Побеждённые (Часть 2)

Наступила минутная пауза.

- В ближайшие дни я не смогу к вам заскочить - у меня срочная командировка, а тридцатого вечером заеду, чтобы вместе отправиться на вечеринку. Идет?

- Буду ждать, - ответила Леля и не решилась повернуть разговор снова на задушевную тему, хоть и чувствовала, что не удовлетворена объяснением.

Тридцатого Геня появился у Лели в шесть часов вечера.

- Вы? - спросила она, выбегая к нему еще в домашней блузке, - я не ждала вас так рано. Я еще не готова. Мама гладит мне платье.

Он поймал ее за руку и увлек в угол.

- На вечеринку еще рано, но я приехал попросить... попросить вас заехать сначала ко мне... Я не ловелас и не обманщик! Я не стану лживо уверять, что вы уйдете такой же... как пришли. И все-таки прошу! Ведь и меня может обидеть недостаток доверия то в одном, то в другом... Или вы сейчас поедете ко мне, или пусть все между нами кончено! Вот - как хотите.

- Но почему так, Геня? Не понимаю ничего!

- Не надо расспросов, Леночка! Боюсь потерять вас - довольно вам? По-видимому, родные ваши вам дороже меня!

- Мои родные тут ни при чем, а отказывать вам я не собираюсь. Объясните яснее.

- Не стану. Мне не объяснения нужны. Вот я теперь увижу вашу любовь! Ну, как?

- Вы так жестко и сухо со мной говорите!

- А вы смотрите не на тон, а на содержание слова!

- А что же... потом?

- Потом пойдем в загс - в день, который наметили, если вы ничего не измените.

Он сделал ударение на слове "вы". Она пытливо всматривалась в него, чувствуя, что он чего-то не договаривает. И опять ее охватила уверенность, что она перед несчастьем, которое стоит тут, у двери, стоит и стучит...

- Пусть это будет между нами теперь или не будет вовсе,- повторил Геня, глядя мимо нее.

Что-то трепыхало в ее груди, как будто залетела туда и билась там испуганная птица. Она закрыла лицо руками.

- Ну, как? Едете или не едете? - приставал он.

Потребовать клятву, что он ее не бросит, показалось ей слишком банально, как-то унизительно. Да и что могла значить клятва для такого человека?

Она помедлила еще минуту.

- Я согласна, Геня... я поеду... Я верю вам... запомните это...

Он крепко сжал ее руку.

- Тогда бегите одеваться, а маме вашей скажите, что вечеринка начинается в шесть. Бегите, я подожду.

Когда Леля была готова, Зинаида Глебовна, наблюдавшая за переодеванием, приблизилась поправить на дочери оборку, а потом перекрестила ее со словами:

- Ну, Христос с тобой, моя детка. Повеселись, потанцуй, а я не лягу буду тебя дожидать.

Пришлось сделать очень большое усилие, чтобы не заплакать и не броситься матери на шею.

Все совершилось так быстро и просто, и все с самого начала не так, как у Аси. Венчальное платье с длинным шлейфом, белые-белые цветы, свечи и торжественные песнопения - без них все приняло оттенок падения, которое смутно предчувствовала и которого боялась. Почему он не захотел дождаться хотя бы загса? Непонятный каприз омрачил ее неповторимые минуты и поставил ее в зависимость... А тут еще репродуктор выкрикивает: "Будь, красотка, осторожней и не сразу верь". А Геня не понимает всего, чем полна ее душа. Ах, эта неуместность мефистофе-льского хохота! Помогая ей одеваться, он шутит, торопит на вечеринку, и совершенно очевидно, что он... не в первый раз! Самого слабого оттенка смущения, растерянность или робости не промелькнуло в нем, и только усилием воли она подавляет желание расплакаться.

В переполненном шумном зале стало еще тяжелее. Вот когда довелось сдавать экзамен пройденной в детстве школе воспитания.

Как часто в воображении она рисовала себе балы: много-много огней, цветы, бриллианты, серпантин, исступленные завывания джаза, "шумит ночной Марсель", дамы в эксцентричных туалетах и красивые, смелые мужчины - весь этот угар оживлял в ней глубоко скрытый темперамент.

Те балы, о которых вспоминала мать, ее не привлекали; этикет высшего круга казался ей скучным, замораживающим. Присутствие высокопоставленных особ, эти дамы с шифром, эти матери, наблюдающие в лорнеты за своей молодежью, постоянная настороженность, чтобы не сделать "faux pas"*, вся официальность - должны были, казалось ей, наводить тоску и лишать сладкого яда эти вальсы и pas de quatre**, несмотря на всю изысканность среды и обстановки.

Но здесь, в этой зале, не было ни эксцентричности, ни этикета, а только распущенность; здесь слишком остро не хватало изящества. Мужчины уже слишком мало были похожи на салонных львов. Женщины - расфуфыренные и развязные жирные еврейки из nouveaux riche'ek*** и пролетарские девицы, державшие носки вместе и пятки в стороны, а толстые руки сжатыми в кулачки. Короткие юбки открывали неуклюжие колени, губы у всех ярко размалеваны, безвкусица в одежде, ублюжество манер, визгливый беззастенчивый хохот, запах пота и дешевых духов, красные бутоньерки и обилие партзначков - все это действовало удручающе. Это было уже совсем не то, чего бы ей хотелось!

* Бестактность (франц.)

** Падекатры (франц.)

*** Нуворишек, то есть новых богатеек {франц.); здесь французкое слово получило русское окончание и слегка изменило смысл - "ну, воришки""