Побочный эффект

— Разве я тебя учила таким словам? Как тебе не стыдно, деточка…

— Заткнись ты, воспитательница хренова! Достала, — все еще беззлобно ответила Ларочка. Однако чувствовала — истерика на подходе, хорошо бы мать догадалась и умолкла в своей берлоге.

Не тут-то было — мать за целый день истосковалась по общению.

— Какая же ты бессовестная, Лариса Трегубович! Слышал бы отец, как ты с матерью разговариваешь! И это после того, как я шестнадцать лет тебя рожала, на руках носила, грудью кормила. А ты?! Такая она, твоя благодарность, да? Бессовестная…

Ну что ж. Хочется общения? Получай! Сама напросилась.

— А какого хрена ты меня рожала? Я тебя об этом просила? Ты не задумывалась, почему у тебя шестнадцать лет не получалось родить? Да потому, что тебе нельзя было иметь детей!!! За что я тебе должна быть благодарна? Ты, гнида, в зеркало на себя смотрела, когда рожать меня надумала? Ты соображала, какого уродца в себе носишь? За что я тебя должна благодарить? За этот нос, за эту кожу? За уши лопоухие, за фигуру корявую? Это ты, ты во всем виновата! А теперь лежишь тут, развалилась. Отдыхаешь, сука. Обслуживай ее. Хорошо устроилась. Зараза старая, сколько я могу за тобой ухаживать? Вставай давай, хватит вылеживаться! Мне и без тебя проблем хватает, я тружусь, как пчелка — это ты должна обо мне заботиться! Это ты должна меня кормить и обстирывать. Это ты — мать, а матери обязаны детям помогать. А ты, ты… Хрычовка! Старая противная хрычовка, ненавижу тебя! И заткнись, слышишь, заткнись, гадина — слышать тебя не могу!

Выплеснув эмоции, накопившиеся за день, Ларочка расплакалась, как обиженное дитя.

Она уже давно не испытывала стыда перед матерью за такие слова. Поначалу еще, когда та лишь приучала ее к своей немощи, пыталась сдерживаться. Где-то даже совесть ворочалась: мама ее вырастила, все силы ей отдала. Теперь Ларочка вроде как долг обязана выплатить.

Но надолго ее короткой совести не хватило. Совесть пусть имеют те, от кого Ларочкина жизнь зависит. Те, кто заботиться о ней должен. А она никому не должна. Она — пуп Вселенной. Мама сама так говорила. И папа говорил. Вокруг Ларочки вертится Солнце. Должны ей. Она никому ничего не должна.

Сначала еще выбирала слова. Орать орала, но далеко не все, что хотелось. Однако раз от разу словечки с языка слетали все крепче — и ничего: мать все глотала. Выговаривала потом, но Ларочке ее выговоры в одно ухо влетели, из другого вылетели, как Шаттл из атмосферы. Что мать могла ей сделать? Отругать? Да пожалуйста! Ларочка ей в ответ тоже ругательств не пожалеет. Больше мать ни на что не годилась. Она и раньше-то была не круче податливого латекса: Ларочка всю жизнь веревки из нее вила. А теперь, беспомощная — разве она могла представлять для дочери хотя бы условную угрозу?

Со временем частота скандалов росла. Росла и их 'гремучесть'. Ларочка очень скоро перестала стесняться выражений. А что? Так даже психологи советуют. Душу — ее жалеть надо, от негативных эмоций избавлять. А для этого первое средство — хорошенько выматериться. Главное — не на улице, не на людях — что они о ней подумают? А при матери можно — она ведь наверняка первая заинтересована в дочкином здоровье. Так что нечего жаловаться.

Вообще-то Ларочка была уверена — матери даже нравится их стиль общения. Если бы не нравился — она бы это как-нибудь продемонстрировала. По крайней мере, не доводила бы дочь до истерик. Что ж она, ненормальная, что ли — ни с того ни с сего истерить? Пока мать ее не трогает — она редко на нее вызверяется.

Но в том-то и дело: стоит Ларочке прийти с работы — как мать начинает ныть, подталкивая ее к истерике. Прицепится к какому-нибудь слову, и начинает 'лечить' дочку: 'Лариса Трегубович, видел бы папа!..' Иногда, впрочем, старушка возмущается по делу. Но это ничего не меняет. По делу или без, Ларочка даже не пытается сдержаться. Пройтись по матери матом — последняя оставшаяся у нее отдушина. Такой кайф Ларочка получала разве что уев Ирку.

Самое удивительное, что после выплеска эмоций, когда уже ни сил, ни желания продолжать истерику не оставалось, мать начинала извиняться. Будто не Ларочка ее матом обложила, а сама она сгоряча обидела ребенка.

— Прости меня, детка, прости. Разве ж я виновата, что некрасивая? Меня такую мать родила, и мне родить хотелось. Да ты ж у меня совсем и не некрасивая, ты у меня очень даже миленькая. И носик вполне приличный, а горбинка ему только пикантности придает…

— Пошла ты со своей пикантностью!