Побочный эффект

- Квинтрелл... Ага, вот он. Был администратором в больнице Дентона Кули, когда там работал Снэйт, и ушел оттуда вместе с ним, взяв на себя организационную сторону его научно-исследовательской работы. Когда разразился скандал, Квинтрелл помог Снэйту обосноваться здесь. Короче, он у Снэйта в главных администраторах.

- Пусть в главных, - вздохнул Зимински. - Во всяком случае, этот Квинтрелл сказал, что тебе предъявят счет в сто пятьдесят тысяч долларов плюс-минус две тысячи.

Манчини обменялся тревожным взглядом с женой, которая занималась восстановлением урона, нанесенного дождем ее косметике.

- Сколько? - переспросил он.

- Сто пятьдесят тысяч долларов. Подожди, это еще не все. Затем Квинтрелл принялся рассказывать мне про Фонд Абако, который Снэйт задумал создать для изучения новейших методов пересадки органов...

- Господи, Эйб, - перебил его Манчини, с шумом выдыхая воздух, - а я уж начал было беспокоиться. Значит, я должен сделать пожертвование в пользу этой организации? Сколько и когда?

- Позволь уточнить: тебя не просили об этом. Никто не просил у тебя ни цента. Он просто дал понять, как бы это сказать - упомянул об этом между прочим...

- Ладно, ладно. Но когда ты предложил, он не стал отказываться, а?

- Нет, не стал...

- Так в чем же дело? - Нетерпение Манчини росло. - Из тебя вытянуть ответ не легче, чем вырвать зуб!

- Я сказал, что ты очень интересуешься новейшими методами трансплантации...

- Забавно, - заметил Манчини, оставаясь серьезным.

- ...и что, по-моему, ты с радостью пожертвуешь в этот фонд двести пятьдесят тысяч долларов. "Семьсот пятьдесят тысяч... - сказал Квинтрелл, словно не расслышав. - Весьма великодушно с его стороны".

- Вот видишь! - обрадовался Манчини. - Значит, наши предположения были правильны.

Зимински повернулся и посмотрел в окно. Сквозь тучи проглянуло солнце, и над Майами-Спрингс заиграла радуга.

- Не могу понять, за что они берут эти дополнительные семьсот пятьдесят тысяч, - сказал он, больше обращаясь к самому себе. - Может, их берут просто за... Может, то обстоятельство, что ни у одного из его очень богатых пациентов не случилось отторжения... Возможно, это просто случайность...

- Да чего об этом рассуждать? - перебил его Манчини. - Лучше расскажи, что представляет собой этот Снэйт.

- Родился в Лондоне, - начал Зимински, - учился в Хэрроу и...

- Все это мне известно. Я спрашиваю, что он представляет собой как человек?

- Он... - Зимински пожал плечами. - Он истинный англичанин.

- Истинный англичанин? - усмехнулся Джордано.

- Уж очень он холодный, - словно оправдываясь, поспешил объяснить Зимински. - Вежливый, но холодный...

- Этот сукин сын не просто холодный, он ледяной, я чуть не замерз рядом с ним, говорю я вам! - подхватил Джордано.

Манчини метнул взгляд с одного на другого.

- Он что, затаил на меня обиду, а? - спросил он. - Не на это ли вы намекаете?

- Такой, как Снэйт, если и затаит обиду, виду не подаст, - ответил Зимински.

- Ты что, и этого не выяснил? - возмутился Манчини. - Господи, Эйб, а вдруг этот сукин сын оставит у меня внутри пару артериальных зажимов?

- Чтобы ты подал на него в суд за недобросовестность? - отмахнулся с презрением Зимински.

Манчини со вздохом откинулся на спинку сиденья.

- Эйб, признайся, что у тебя ничего не вышло, а? - спросил он устало и расстроенно. - Этот малый обвел тебя вокруг пальца, а ты и глазом не моргнул. Ладно, тебя он, может, и обвел, но со мной этот номер не пройдет! Ни в коем случае! За миллион долларов эта курица снесет мне яйцо, и лучше пусть постарается снести как положено!

5

- Доктор Снэйт, к вам мистер Манчини, - сказала сестра, вводя Манчини в комнату, похожую на библиотеку привилегированного лондонского клуба.

Снэйт, который что-то писал, сидя за столом в центре комнаты, бросил на него взгляд поверх очков в золотой полуоправе.

- А, да, конечно, - отозвался он звучным, хорошо поставленным голосом с английским акцентом. - Прошу вас.

Сестра вышла, бесшумно притворив за собой дверь, а Снэйт еще с минуту продолжал писать. Затем, когда напольные часы пробили час, он встал, вышел из-за стола и, растянув в улыбке тонкие губы, протянул Манчини руку.

Хотя ему было где-то около шестидесяти пяти, выглядел он гораздо моложе. Высокий, с прямой спиной, он двигался быстро и решительно. У него была аристократически удлиненная физиономия с глубоко посаженными глазами и черными кустистыми бровями, которые составляли странный контраст с тщательно приглаженной сединой. В петлице его серого костюма виднелся крошечный розовый бутон того же оттенка, что и рубашка, а на галстуке - такие носили в Хэрроу - поблескивала жемчужная булавка. Держался он любезно, но холодно, почти отчужденно.

- Прошу, - повторил он, указывая Манчини на одно из стоявших по обе стороны стола кожаных кресел, а сам опустился в другое. - Так в чем же дело?

- В чем дело? - прорычал Манчини, раздраженный тем, что его заставили ждать. - По-моему, Зимински уже говорил с вами обо мне!