Побочный эффект

– Наглец, – теперь уже вслух повторила Ирина. – Обыкновенный наглец.

Устало присела на диван. Только теперь обратила внимание, что до сих пор держит в руках плащ. Усмехнулась рассеянно, положила его на колени и снова повторила:

– Наглец…

Черкасов без приглашения устроился в кресле:

– Ну что вы, Ирина Станиславовна, какой же я наглец? Я глупый нерешительный мальчишка, который слишком долго ждал хотя бы намека на позволение приблизиться. Но сегодня понял – пора. Именно сегодня. Я не знаю, что сегодня произошло, просто чувствую, что вам очень плохо. Ужасно, невероятно плохо. И боюсь, что если меня не будет рядом, вы сделаете какую-нибудь ужасную глупость. Непоправимую.

Ирина улыбнулась натянуто, одними губами:

– Ах, милый мальчик, как вы ошибаетесь! Если бы я еще была способна на глупости! Последнюю глупость я совершила двадцать восьмого декабря прошлого года. С тех пор я смертельно, безвозвратно повзрослела. И на глупости – увы – не осталось ни сил, ни желания, – после недолгой паузы добавила: – Ни способности.

Горькая тишина повисла в комнате. Черкасов посмотрел на Ирины руки, нервно дергающие пуговицы на плаще, перевел взгляд на ее лицо. Оно не было хмурым или злым. На нем была написана беспомощность и безысходная усталость от жизни.

– Я догадывался, что ваши неприятности каким-то образом связаны со мной. Вернее, с тем вечером. Я могу как-то помочь вам?

– Нет, – быстро и почти весело ответила она. – Нет, вы не можете мне помочь, Вадим Николаевич. Мне уже нельзя помочь. Так что премного благодарна за участие и считайте, что вы выполнили свой гражданский долг: предложили руку помощи страждущему. Теперь вы со спокойной совестью можете оставить меня в покое.

Вадим чуть-чуть задержался с ответом, словно взвешивая все «за» и «против»:

– Нет. Увы – я не могу оставить вас в покое. Я вам нужен.

Ирина высокомерно рассмеялась:

– Наглец!

– Повторяетесь, Ирина Станиславовна.

– Самовлюбленный наглец! Напыщенный павлин! Самоуверенный болван!!!

– Уже лучше, – невозмутимо оценил пассаж хозяйки Черкасов. – Продолжайте.

– Индюк! Выспренный, вылизанный, высокомерный индюк! – Она говорила, и все больше входила в раж. О, как давно ей хотелось наговорить ему гадостей! – Мальчишка, сопляк, страдающий комплексом Нарцисса!

– Совсем хорошо. Еще немножко, и вам станет легче.

– Мерзавец, сладенький, гаденький дамский угодник! Малолетний ловелас! Альфонс! Ты думаешь, я не вижу, что тебе от меня нужно? Нашел богатенькую, не совсем еще противную старушонку, и присосался, как пиявка. Да, пиявка! Ты, ты… Это ты во всем виноват, это ты…

И тут ее окончательно прорвало. Все горе, свалившееся на нее в новогоднюю ночь, все неизлившиеся по утраченному счастью, по незаслуженно умершей маме слезы, вся боль, накопившаяся внутри и ежесекундно разрывавшая грудь – все выплеснулось на Черкасова в потоке грязных оскорблений, в слезах, в брызгавшей ядом слюне:

– Гад, мерзавец, сволочь, козел! Ты, ты во всем виноват! Ненавижу! Слюнтяй, маменькин сынок, похотливый павиан! Ты, ты! Откуда ты взялся на мою голову? Откуда та дрянь взялась на мою голову? Ты, вы, вы оба, ты и Лариска – сладкая парочка идиотов! Ты, ты…

Словно дьявольская сила подхватила Ирину с дивана, бросила к креслу, в котором развалился Черкасов. Она била его руками по голове, но удары получались слабыми, так как голова его была довольно далеко от нее. Тогда она стала пинать его по ногам, по коленям острыми носами демисезонных сапог:

– Ты, ты виноват! Вы оба! Сладкая парочка!

Удары по ногам оказались весьма болезненными, и Черкасов подскочил из кресла – нет уж, лучше пусть бьет руками. Ирина воспользовалась любезно предоставленной возможностью и стала молотить его кулаками, что было мочи:

– Ты, ты, ты!!!

Внезапно запал пропал, словно сосуд гнева опустошился. Ирина остановилась, растерянно посмотрела на гостя, на свои руки. Закрыла ладонями лицо и заплакала. Вадим прижал ее к себе, стал покачивать, словно убаюкивая, легонько поглаживая по спине:

– Чшшш…

Он не торопил ее, не успокаивал. Просто давал выплакаться. И Ира плакала, плакала, как малолетнее дитя, выплескивающее обиду на дверь, прищемившую пальчик.

– Чшшш…

Постепенно всхлипы становились реже. И, когда они уже почти стихли, Вадим оторвал Ирину от себя, заглянул в ее лицо, улыбнулся, увидев расплывшуюся по щекам косметику:

– Уууу, как наш макияжик-то поплыл, – притянул снова к себе и поцеловал.

Поцелуй был не столько любовный, сколько отеческий, хотя к невинному и не относился никоим образом. Ира не сопротивлялась – в эту минуту ей как раз хотелось, чтобы он ее поцеловал. И она уже вся размякла, готовая к чему-то запретному, но поцелуй оказался несуразно-коротким, как поощрительный приз. Она и опомниться не успела, как почувствовала, что стоит одна посреди комнаты, и Вадим уже не держит ее в своих объятиях. Открыла глаза – а он уже выходит из комнаты. Зачем, куда?

– Вадим?

Оглянулся, улыбнулся ласково:

– Жить будете. Вот теперь я могу оставить вас в покое.

Ира растерянно стояла посреди комнаты. Что это? И он так просто уйдет?