Побочный эффект

– Это уже потом он мне все рассказал. Я не хотела слушать, мне было противно, но он никак не уходил и не уходил. Терзал на коленях чемодан с вещами, и никак не хотел замолчать. Меня тошнило от подробностей, а он все говорил и говорил. Объяснял мне, как он любит мать. И в сыновнем, и в мужском смысле. Оправдывал ее, говорил, что она даже не догадывается ни о чем. Доказывал, что его мать – идеальная женщина, но страдает алкогольной амнезией. Я не знаю, правда ли это, бывает ли такое на самом деле. Но даже если это правда, даже если мать ничего не знает, это ведь ни капельки не оправдывает его! Ведь он самым подлым образом на протяжении нескольких лет насилует собственную мать! Это, наверное, еще хуже, чем если бы она все это знала. Вы понимаете, о чем я? Вы представляете, что было бы с Паулиной, узнай она правду о себе и о сыне? Она-то считает его идеальным, и даже не подозревает, как грязно он ее использует вот уже несколько лет. Или это ей заслуженная кара за ее дурость, за то, что втянула малолетнего мальчишку в свои игрища, оправдывая их заботой о красоте. Неужели она не догадывалась, какие чувства разрывали ребенка, когда она терлась о него голой грудью, когда заставляла смывать с себя сметану? Вы только представьте – женщина, мать заставляет своего сына мыть себя, совершенно обнаженную! Сметана – не одежда! Голыми руками ребенок елозил по ее голой груди, по ее голому заду! Чего она ждала от такого воспитания? И тем не менее мне ее безумно жалко: вряд ли она ожидала такого к себе потребительского отношения. Но ведь он-то называет это любовью! В высоком моральном смысле! Мораль! Насиловать несколько лет фактически бессознательную мать и кричать о морали, о высокой сыновней любви…

– Вы не рассказали ей о том, что произошло?

Ирина вздохнула:

– Как я могла ей рассказать? Как? Прийти к ней в дом, и заявить, что сынок ею успешно пользуется в своих низменных целях. Да разве она такому поверит! Да даже если бы поверила! Это же убьет ее. Я бесконечно далека от каких-либо позитивных чувств к ней, но убивать ее или смертельно ранить я не хочу. Не могу. Вот скажите, вы бы сказали?

– Не знаю, – искренне засомневалась попутчица. – Не знаю… С одной стороны, вроде надо сказать, нужно же прекратить этот кошмар. С другой – я очень хорошо вас понимаю. Действительно, как ей такое скажешь.

Лайнер тяжело коснулся посадочной полосы, подпрыгнул пару раз и уверенно покатился по бетонке.

– Вы уж простите, что вылила на вас столько грязи. Мне ведь, как оказалось, даже поговорить не с кем. Ни друзей, ни родных… Да и разве такое близким расскажешь? Чревато будущими осложнениями: нет-нет, да и напомнят. Впрочем, как я уже сказала, напоминать мне будет абсолютно некому. Разве только вы. Но вы меня не знаете, я вас тоже не знаю. Да и недолго мне осталось. Я ведь не просто так лечу. Я все для себя решила. Хочу увидеть любимых в последний раз. Они ведь наверняка сейчас в Ялте. Как обычно, всей семьей. Только вместо меня теперь другая. Я не буду им мешать, я только посмотрю на них, налюбуюсь ими напоследок. А потом, когда они уедут, я останусь здесь. Навсегда…

И так она произнесла это «навсегда», что любому, самому тупому слушателю стало бы понятно, какой смысл она вложила в это слово.

– Ну зачем же так сразу «навсегда», – попыталась было подкорректировать ситуацию попутчица. – Еще не все потеряно. Вот вы расскажите все это Сергею. Если он вас любит, то все поймет и простит.

Ира усмехнулась:

– Правильнее будет сказать в прошедшем времени: любил. Да, он действительно меня любил, но я сама, своими собственными руками все разрушила. И я уже не виню Ларочку – я сама во всем виновата. В конце концов, она меня всего-навсего провоцировала, а принимала решения и совершала отвратительные поступки я сама. Да и не смогу я ему это сказать. И никому другому не смогла бы. Ни единому человеку, кто знает меня. Как же, Ирина Русакова, вся такая положительная, такая сильная, уверенная в себе, такая правильная, и вдруг самостоятельно, собственной дуростью пустила жизнь под откос? Нет, мне легче умереть, чем предстать перед ним такой глупой и беспомощной. Так что все решено. Спасибо вам за попытку спасти меня от последнего необдуманного шага. Да и не вздумайте винить себя в моей смерти – вы-то тут при чем, вы ведь абсолютно посторонний мне человек. Да и, положа руку на сердце, я и так задержалась на этом свете. Я должна была умереть восемнадцатого апреля прошлого года, так что уже год и три месяца я, можно сказать, живу на этом свете обманом. Искренне спасибо, что выслушали, мне хоть чуточку стало легче. Теперь я без проблем продержусь недельку на плаву. А потом у них закончится отпуск и… у меня закончатся земные страдания.

Ира улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы и начала собираться. Взяла с колен книгу, всю дорогу так и пролежавшую на них, хотела было уложить ее в дорожный саквояж. Но попутчица вдруг ловко выхватила ее из Ириных рук, открыла титульный лист. Откуда-то в ее руках возникла ручка. Красивым размашистым почерком написала: