Почём грамм счастья?

– А я думала – кузины, – упрямо проговорила Афанасия.

Агни знала про эту её игру со временем. Но сегодня она была просто не в силах оперировать возрастом родственников. Неужели Афанасия не понимает, что её, Агни, приход на рассвете не значит ничего хорошего?! Она внимательно посмотрела на сестру. Похоже, та перестала воспринимать часы так же, как уже давно перестала считать сначала дни, а потом и годы.

«Может не стоит ей говорить? Зачем ей это? И что это изменит?» – думала она.

– Сегодня мне не спалось, – между тем бормотала Афанасия, – и я почему–то вспомнила Антонию.

Агни резко подняла глаза на сестру.

– Дай–ка мне телефон, надо ей позвонить, – продолжала Афанасия.

«Быть этого не может! – думала Агни, – Афанасия ещё никому в жизни не звонила».

Её сестрица и вправду никому никогда не звонила. И не потому, что её не интересовали другие люди, а потому, что не хотела тратить денег на звонки…, да и вообще на что бы то ни было. Вот и дом сколько лет не ремонтировался. Между тем, прямо за спиной Афанасии, стена стала совершенно чёрной от грибков. Но Агни всё–таки протянула сестре телефон. «Случаются же на свете чудеса, – подумала она. – Пусть лучше узнает не от меня!»

– Понимаешь, – говорила ей Афанасия, принимая аппарат из рук сестры, – ей не нравились мои подруги. Ну, знаешь, те, с которыми я Библию толкую. Антония всегда считала себя умнее всех. А сама–то больна раком, хотя делает вид, что у неё грыжа. Лучше бы помолилась лишний раз. Так нет! И сама не просит о помощи, и другим запрещает. А ведь я за всех прошу: за себя, за тебя, за Антонию, за детей… И вообще эти чтения для меня, быть может – единственная возможность говорить с богом! Нет, не стану ей звонить! Опять упрекать будет. А я хочу любви. Хочу понимания.

И Афанасия, стала заталкивать телефонный аппарат в открытый ящик тумбочки. Она всё тыкала аппарат, держа его в негнущихся пальцах, не попадая куда надо, и всё больше от этого свирепея. Из ящика начало что–то сыпаться. Что–то звякнуло о пол и разбилось. Комната наполнилась резким запахом.

– Моё снотворное! – ломающимся голосом закричала Афанасия.

Агни с готовностью бросилась на помощь. Засуетилась над бутылочкой. Но спасти удалось лишь несколько капель зловонной жидкости.

– Как я теперь буду спать? – сокрушалась Афанасия.

– Пошли Фотиса в аптеку. Вот и все дела, – резонно заметила Агни.

– Все дела? Все дела?! – захныкала Афанасия. – Лекарство такое дорогое! Ты думаешь, я – миллионерша?

– Да не расстраивайся ты так из–за пустяков!

– Легко сказать: не расстраивайся, – уже рыдала Афанасия. – А я, может быть, не могу.

Агни задумчиво смотрела на сестру.

– Дай мне рецепт. Я куплю тебе лекарство.

– Предупреждаю, оно дорогое! – всхлипнула Афанасия.

– А я сказала, что куплю!

Афанасия недоверчиво взглянула на сестру. Помолчала для проформы и пробормотала:

– Рецепт в тумбочке, – она уже не плакала, а пыталась вскрыть пачку с печеньем. Но пальцы не слушались её.

«Небось, брезгует мною», – подумала она, глядя в спину сестре. Все, все брезгуют ею: сёстры, зятья, племянники. Невестки не желают жить с нею даже в одном городе. Одна утащила старшего в Париж. А вторая живёт с детьми в Ламии. Приезжает в Афины на считанные часы.

«Ну, как вы, мама? – бросает небрежно в открытую дверь. – Лучше, не правда ли?» И исчезает в огромной и гулкой квартире.

Хорошо, что у неё есть Фотис! Её послушный, верный Фотис. Недаром же она всегда отличала его. Пусть Алексис талантлив, что ей до того?! Когда он смотрел на неё своим дерзким, всезнающим взглядом, она хотела одного: заключить его в монастырь.

С тех пор, как он заболел, Афанасия ни разу его не проведала. Даже говорить о нем ей было трудно. А тот факт, что Алексис знаменит, задевало Афанасию особенно: «Ну почему, почему это не мой Фотис?» И чем больших успехов добивался старший, тем явственнее она выражала привязанность к младшему.

– Нельзя же так! – выговаривал ей в своё время муж. – Ты совершенно откровенна в своей неприязни к Алексису. Мальчик переживает, разве ты не видишь? Если уж ты не в состоянии изменить свои к нему чувства, то, по крайней мере, придержи язык! Нельзя же, в самом деле, говорить детям всё, что тебе приходит в голову!

– О! – глядя на него исподлобья, отвечала Афанасия. – У тебя с твоим сыном никогда не найдётся для меня ласкового слова. За что же вас любить?

– Будь ты другим человеком, я бы объяснил тебе, что любят не «за что», а просто так. Как я люблю тебя и детей. Но тебе этого не понять. Тебе нечем любить.

«Нечем любить!!! Подумать только! – гневно прошептала Афанасия, утыкаясь носом в подушку. – Разве можно их, таких, любить?! Нехристей. Гордецов». Впрочем, любить уже некого: муж – в могиле, а Алексис – в инвалидной коляске. Зато Фотис – всегда при ней. Свет очей. Её сын. Её бог.

Алексис звонил лишь раз в неделю. Рассказывал о своих успехах. Делился планами. К чему это было Афанасии? Ей нужно было поесть, попить, поспать. А картины…Газеты писали, что полотна Алексиса стоят целое состояние. Она, Афанасия, никогда не дала бы и драхмы за кусок размалёванного холста. Грех–то какой!