Почём грамм счастья?

– А я тебе говорю, что ничего мы о женщинах не знаем. Вспомни хотя бы эту историю с Лелой! Кто мог бы подумать, что она способна на такое предательство? Присвоить себе мою научную работу…

– Женщина – сосуд мерзости! – осторожно высказался Христофорос.

– Говорил я тебе, Христофорако, не смотри ты телевизор, только глупостей набираешься! Женщина – это загадка. И несчастен тот, кто не сумеет разгадать эту загадку. Вот я ведь не смог угадать предательства. И потому рана сердца так навсегда и осталась открытой.

– Философия! – фыркал Христофорос.

– Да, пожалуй!

Так в беседах проходили их дни. Они и раньше много рассуждали о жизни, о науке, о цивилизации. Ну а сейчас, они стали старее, а значит мудрее. Единственное, что мешало проявляться мудрости Христофороса во всей её силе – это страх расстроить Евстафиоса каким–нибудь неприятным рассуждением.

И если бы попугай мог говорить так же связно, как мыслить, он наверняка сказал бы Евстафиосу: «Ты мне друг. И нет на свете никого дороже тебя. Даже истина блекнет перед нашей дружбой!».

Но если он и не умел говорить так складно, то уж показать свои чувства мог предельно точно! Бедный Христофорос, он думал, что это сможет продолжаться вечно. Однако всё кончилось в одночасье.

Однажды за завтраком Евстафиос вдруг охнул, выронил из рук чашку с ромашковым чаем и уронил голову на стол. Напрасно Христофорос звал его по имени. Напрасно заглядывал ему в глаза. Евстафиос так и не проснулся.

– Караул! Караул! – кричал Христофорос диким голосом снова и снова.

На крик сбежались соседи. Евстафиоса похоронили честь честью. Явились сотрудники – учёные, произносили проникновенные речи. Прибежали бывшие студенты, смахивали непрошеные слёзы. Приехали с Тиноса племянники, принялись делить наследство.

– Господи, всю жизнь прожил, а добра не нажил, – сетовал племянник.

– Дом мы, конечно, продадим, – рассуждала племянница. – А барахлишко выкинем на свалку.

– Зачем выкидывать? – вскинулся её брат. – Можно позвать скупщиков. Может, что и заплатят. Вон книг–то сколько! Дядька–то наш академиком был, книги наверняка у него важные.

– Ну что ж, зови скупщиков! – согласилась сестра. – Как ты думаешь, сколько всё это может стоить?

Юнец сморщил лоб, подсчитывая.

– Я бы такой гадости у себя дома не завёл, – вынес он свой приговор.

Попугай только молча слушал, с каким презрением эти люди отзывались о его хозяине. И только возмущённо прятал голову под крыло.

«Хотел бы я знать, что это за вещь – племянники и откуда они берутся?!» – с презрением думал он.

Наутро пришли цыгане. Попугаю стыдно было слушать, как торгуются из–за каких–то копеек племянники его покойного хозяина. Они вопили, срывая голос, нахваливали товар, и под конец, просто осипли.

– Моё последнее слово, – важно произнёс цыган. – Пятьдесят евро за книги. Восемьдесят за мебель и посуду. Итого – сто тридцать. Получите!

– Сто пятьдесят. И попугая возьмите в придачу.

– А зачем мне ваш попугай? Его ещё и кормить надо будет. Сплошные убытки.

– Так он, вроде, говорящий…

– Докажи!

– Попка, скажи дядьке, как тебя зовут!

Христофорос взглянул на недотёпу–племянника с полным безразличием и озорно каркнул: «Кар–р–р», не хуже ворона.

– Да такое добро не дорого стоит! – сказал цыган.

– Капризничает он просто, – оправдывалась горе–племянница. – Попка, скажи нам своё имя!

– Фью–Фить, – честно ответил попугай.

– За попку–дурака даю ещё десятку, – хитро поглядывая, сказал цыган.

Так Христофорос попал к цыганам. Правда, ненадолго. Был он в скором времени продан параличной бабушке. Бабушку эту провозила мимо цыганского лотка, на базаре, в инвалидной коляске затюканная женщина с растрёпанными волосами.

– Ой, что это за птица? – шамкая, спросила бабушка–инвалид, завидя прикорнувшего в своей клетке Христофороса.

– Да попугай это, – ответила женщина раздражённо. И уже толкнула коляску, но бабушка заупрямилась.

– Покажи мне попугая! – приказала она. – Поднеси поближе! Ещё ближе!

Клетку с попугаем поднесли. Попугай проснулся и удивлённо посмотрел на бабусю. «Это ещё кто?» – спросил он себя и задумчиво почесал за ухом правой лапкой.

– Занятный какой! – сказала бабушка. – И жутко цветастый. Давай, Вера, купим его!

– Зачем он нам? – огрызнулась Вера.

– Да буду с ним говорить. Ты–то по–гречески два слова связать не можешь. Так я с ним беседовать буду. Покупай!