Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений

Кроме того, в Белом доме недооценили тот эффект, который произведет речь Чейни на Россию{350}. Россия же отреагировала немедленно и резко. Депутат Госдумы Андрей Кокошин заявил, что в Грузии и на Украине, двух государствах, удостоившихся таких похвал от Чейни, сохраняется исключительно высокий уровень коррупции и исключительно высокая степень переплетения бизнеса и политики{351}. Кое-кто в России указывал на сходство выступления Чейни со знаменитой фултонской речью Уинстона Черчилля, в которой тот говорил о существовании железного занавеса и которая, как считается, положила начало холодной войне. Впрочем, министр иностранных дел Сергей Лавров отказался считать речь Чейни объявлением новой холодной войны. При этом он несколько зловеще заметил, что встреча в Вильнюсе по вопросам демократии является попыткой создать организацию «против кого-то»{352}. В России многие политические обозреватели высказывали сомнения, можно ли считать Грузию или Украину, не говоря уже об Азербайджане или Казахстане, образцом демократии или прозрачности.

С точки зрения многих россиян, интересовавшихся политикой, Соединенные Штаты втянулись в традиционную геополитическую конкуренцию с Россией, на сей раз за постсоветское пространство, а риторика в духе «Программы свободы» – лишь часть их прагматичной и циничной стратегии. Российское руководство ни на йоту не верило, что Буш и его коллеги действительно принимают близко к сердцу судьбу демократии, и в качестве примера указывали на Ирак – про который в Белом доме заявляли, что он на пути к демократии, – как на вопиющий случай, заслуживающий осуждения. Тем не менее в российском руководстве были крайне раздражены критикой из уст вице-президента Чейни. Как заметил несколько дней спустя на собрании российских законодателей Путин, «как говорится, товарищ волк знает, кого кушать. Кушает и никого не слушает, и слушать, судя по всему, не собирается»{353}.

«Суверенная демократия»

Ответным шагом со стороны России было официальное оформление того тезиса, который Путин неоднократно и по разным поводам повторял Бушу, – что у России собственная уникальная история и потому она вкладывает в понятие «демократия» свой смысл, не такой, как у Запада; и оба этих смысла равноценны. Ввести в широкий оборот эту официальную позицию должен был Вячеслав Сурков, загадочный заместитель руководителя администрации президента, молодой «серый кардинал», который в прошлом работал на опального нефтяного магната Ходорковского. На Суркова была возложена задача курировать деятельность партии «Единая Россия» и ее молодежного крыла «Наши», которое сам же Сурков и задумывал. Во время «оранжевой революции» на Украине репутация Суркова дала трещину, и теперь ему требовалось восстановить свой авторитет{354}. В начале 2006 года Сурков впервые публично озвучил термин «суверенная демократия» в речи, обращенной к членам «Единой России», а в том же году сформулировал концепцию более обстоятельно в отдельной статье. Суверенная демократия, как следует из его определения, – «образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими»{355}. Иными словами, ни США, ни какая-либо другая страна не имеют ни права, ни оснований рассказывать России, что есть демократия, а политическая система России полностью отвечает потребностям и ожиданиям населения страны.

Суверенная демократия не только замышлялась как противовес «Программе свободы» и контридеология, заслон на пути попыток Запада продвигать демократию. Суверенная демократия составляла также сердцевину задуманного Россией проекта использования мягкой силы; такого рода рассуждения должны были подорвать представления об универсальности евроатлантического исторического опыта и доказать, что российская политическая система, основанная на уникальных традициях страны, не менее легитимна, чем американская или какая-либо из европейских. Иными словами, чтобы доказать миру, что «наше не хуже». На пресс-конференции в преддверии саммита «Большой восьмерки» Сурков заметил: «Когда нам говорят о демократии, то думают о наших углеводородах»{356}. На саммите G8 Путин развил эту мысль: «Нам бы не хотелось, чтобы у нас была такая же демократия, как в Ираке». На что Буш ответил: «В России есть демократия российского стиля, и я понимаю, что она не должна быть точно такой же, как в США»{357}. Годом позже Буш выразился более определенно: «Если говорить о том, можно или нельзя перепрограммировать нечто, что составляет основу русской ДНК, а именно централизованную власть, то сделать это трудно»{358}.