Я подвожу свое исследование эмоциональной жизни, капитализма и модерна к предварительному заключению, более решительно занимаясь вопросом, который рассматривается либеральной философией с XIX века: угрожает ли свобода возможности формирования полноценных и обязательных уз, и в частности романтических? В своей общей форме этот вопрос настойчиво задавался в течение последних двухсот лет в контексте распада общности и подъема рыночных отношений11, но в эмоциональной сфере он поднимался реже, даже несмотря на то, что эмоциональная свобода полностью переосмыслила природу субъективности и интерсубъективности и играет не менее важную роль в современном обществе, чем иные формы свободы. К тому же она не менее чревата неоднозначностью и апориями (непреодолимыми противоречиями. — Прим. пер.).
Любовь как свобода
Любовь — смешанное чувство, парадоксальным образом содержащее в себе фрагмент обширной и сложной истории независимости и свободы, истории, рассказанной в основном с точки зрения политики. Например, жанр романтической комедии, возникший благодаря древнегреческому комедиографу Менандру, продолженный римлянами (в пьесах Плавта или Теренция) и процветавший в эпоху Возрождения, выражал притязания молодых людей на свободу от родителей, учителей и стариков, в то время как в Индии или Китае о любви повествовали истории, сформированные на религиозных ценностях, в которых любовь была неотъемлемой частью жизни богов и как таковая не противостояла социальной власти, в Западной (и в относительной, но меньшей степени Восточной) Европе и в Соединенных Штатах любовь постепенно отделялась от религиозной космологии и культивировалась аристократическими элитами в поисках стиля жизни12. В результате любовь, ранее предназначенная Богу13, стала главным вектором формирования эмоционального индивидуализма14, направляющим эмоции на человека, чей внутренний мир воспринимается независимым от социальных институтов. Любовь медленно утверждалась, восставая против правил эндогамии, против патриархальной или церковной власти и против общественного контроля. Такой бестселлер XVIII века, как «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) Жан-Жака Руссо, поднял вопрос о праве личности на чувства, а следовательно, и о праве самостоятельно выбирать объект любви и вступать в брак по собственной воле. Внутренний мир, свобода, эмоции и выбор образовали единую матрицу, которая коренным образом поменяет брачные практики и место брака. Воля в этом новом культурном и эмоциональном порядке определялась уже не как способность управлять своими желаниями (как в христианской религиозности), а как прямо противоположная способность действовать, руководствуясь их требованиями и выбирать объект, соответствующий эмоциям индивида, исходящий из его собственной воли. В этом отношении романтическая любовь и эмоции в личной сфере стали основой для моральных притязаний на свободу и независимость, столь же могущественных, как и в общественной и мужской сфере политики, за исключением того, что эта революция обошлась без публичных демонстраций, парламентских законопроектов и физической борьбы. Ее возглавляли писатели-романисты, протофеминистки, философы и идеологи сексуальности, а также обычные мужчины и женщины. Притязание на эмоциональную независимость, содержащееся в любви, было мощным фактором социальных изменений, который коренным образом изменил процесс образования пар, предназначение брака и авторитет традиционных социальных институтов15. Таким образом, хотя романтическая любовь и казалась личной и эмоциональной, на самом деле она содержала в себе протополитическое стремление. Право выбора объекта любви постепенно превратилось в право сделать чувства индивидов их собственным источником власти16, что само по себе стало важной частью истории независимости. Таким образом, история любви на Западе — это не просто малозначительная тема в крупномасштабной фреске истории модерна, а фактически главный вектор, изменивший отношения индивидов к браку и родству с драматическими последствиями для отношений, которые брак ранее связывал с экономической сферой. Придание морального авторитета любви и чувствам изменило брак, а изменив его, оно изменило модели продолжения рода и сексуальности, экономического накопления и обмена17.