Маркс не в полной мере разделял этот «истористский» подход. Как доказывает в превосходной небольшой книге Норман Джерас[35], имеющиеся данные свидетельствуют о том, что основатель марксизма признавал человеческую природу и был в этом вопросе совершенно прав. При этом он не рассматривал ее как принижающую значение индивидуальности, а, напротив, считал парадоксальной особенностью нашей общей природы то, что мы все являемся неповторимо индивидуальными. В своих ранних трудах Маркс, говоря о человеке как о «родовом существе», развивал подлинно материалистическую трактовку человеческой природы. В силу особенностей строения нашего материального тела мы есть животные, которые обладают потребностями, половыми различиями, но также способностями к труду, общению, социальному взаимодействию, самовыражению, и потому мы нуждаемся друг в друге, чтобы выживать. Но мы приходим в сообщества себе подобных не только ради их практической пользы, а еще и для того, чтобы обрести в них собственную завершенность. Процитирую здесь один фрагмент из написанного мною ранее: «Если другое существо в принципе способно разговаривать с нами, заниматься вместе с нами физическим трудом, сексуально взаимодействовать с нами, производить нечто, хотя бы отдаленно напоминающее культуру, то есть выглядящее с практической точки зрения совершенно бесполезным, наконец, способно страдать, радоваться и умирать, то из этих биологических фактов мы можем вывести огромное число нравственных и даже политических следствий»[36]. Такой подход, обычно классифицируемый как философская антропология, в наши дни уже выходит из моды, но это именно та логика, которой придерживался Маркс в своих ранних работах, и нет веских причин думать, будто позднее он от нее отказался.
В силу того что мы являемся работающими, страждущими и владеющими языком созданиями, в ходе процесса, именуемого историей, мы демонстрируем способность преобразовывать условия своего существования; а занимаясь этим, мы в то же самое время производим изменения в самих себе. Иными словами, изменения вовсе не противоречат человеческой природе и они возможны до тех пор, пока мы остаемся созидательными, внутренне подвижными и не застывшими существами. А вот, скажем, для енотов это неверно. В силу особенностей строения своего материального тела они не могут иметь истории. Равным образом еноты не могут иметь политических учреждений, если только им не удается хитроумно их скрывать. Нет причин опасаться, что однажды они могут взять власть над нами, даже если бы они могли справляться с этой работой гораздо лучше наших нынешних руководителей. Насколько мы знаем, еноты не могут быть социал-демократами или ультранационалистами. Тогда как человеческие существа по самой своей сути являются политическими животными, и не только потому, что живут в обществе себе подобных, но прежде всего потому, что они нуждаются в определенной системе регулирования своей материальной жизни. Им также необходима та или иная система регулирования их половых отношений. Одна из причин этого состоит в том, что без такой регуляции сексуальные стремления также могут становиться социально разрушительными. Ведь страсть обращает мало внимания на социальные различия. И в том числе поэтому человеческие существа нуждаются во внешних регуляторах. Способ, которым они воспроизводят свое материальное бытие, настолько неотделим от эксплуатации и неравенства, что сдерживание вытекающих из этого конфликтов становится невозможным без системы политической власти. Следует также ожидать, что человеческие животные будут использовать те или иные способы символического представления самим себе всех этих явлений независимо от того, будем ли мы называть это искусством, мифами или идеологией.