Почему нам трудно поверить в Бога?

Откровение — это не научные факты, а тайна, которую Бог открывает  душам. Если бы Бог открывал людям законы природы, зачем тогда человеку разум? Зачем вообще нужно было бы познание? Человек пришел бы на все готовое, и закон Ома и законы Ньютона Бог спустил бы в виде откровения сверху. Это немыслимо, абсурдно и кощунственно. Человеку для того дан разум, чтобы он постигал, как совершается развитие мира. Есть много теорий, но среди них господствующей остается эволюционная теория. Мне кажется, что нет никаких оснований противопоставлять ее библейской.

Как Вы относитесь к часто повторяемой фразе: «Религия — опиум для народа»? Под опиумом имеется в виду обезболивающее? Или в этой фразе есть что-то другое? 

O. АЛЕКСАНДР: Фраза, которую эксплуатировали безжалостно и недостойно, начиналась так: религия есть  «вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, религия есть опиум народа». Значит, Маркс считал, что мир устроен ужасно и отвратительно. Констатация этого факта говорит о том, что он исходил не из материалистического мировоззрения, а из какой-то другой шкалы ценностей. Для материализма, для механицизма ничего ужасного нет: то ли акула тебя съела, то ли ты акулу съел — все одинаково хороши. А у Маркса от его христианского воспитания сохранилось понятие о том, что такое добро и что такое зло, поэтому он говорил, что тварь угнетена и мир находится в состоянии отчуждения. Он думал, что все это решается на социальном уровне. Поэтому все, что с его точки зрения мешало радикально встряхнуть, изменить действительность и потом совершить прыжок в царство свободы, представлялось ему враждебным.

В то время церковные организации большинства стран в силу исторических причин часто поддерживали наиболее застойные режимы, например монархию. Всевозможные революционные брожения, которые часто вызывали тяжелые эксцессы, не встречали поддержки у большинства руководителей Церквей, хотя были и такие, которые это приветствовали. Поэтому для Маркса  это отрицание было отрицанием политическим. Он говорил: угнетенная тварь стонет, и поэтому мир должен себя утешить какой-то грезой, чтобы обезболить свое состояние, — в результате рождается религия. (Вы правильно сказали, что это анестетический момент.) И когда теперь говорят «опиум для народа» — значит, кто-то сидит и раздает этот опиум; на самом деле по смыслу этой фразы народ сам себе дает его. Как мы, христиане, относимся к этому знаменитому пассажу? Мы относимся к нему вполне серьезно, но, правда, совершенно с других позиций. Мы рассматриваем эти слова как грозное предостережение для нас самих, указывающее, что человек может превратить свою веру в источник силы, действия, источник динамизма — может превратить в некую тихую заводь. «Блажен, кто верует, — говорит герой Грибоедова, — тепло ему на свете». Значит, блаженство веры — это находиться в такой теплоте, вроде как на печке лежать. Свойственно это людям? Да, конечно, свойственно!

Я знаю одного человека, который находился в каких-то исканиях, борениях, занимался какими-то философскими изысканиями, а потом, когда стал православным, сказал: у меня теперь нет проблем, я уже определился, все; и пошел он в Данилов монастырь, таскает там кирпичи вместе с работягами, и ему «тепло на свете». Конечно, это опиум. Это типичный опиум!

Я не осуждаю этих людей, я просто понимаю, что им тяжело жить, они плохо адаптируются и используют все, что только возможно, чтобы как-то себе помочь и приспособиться к этой жизни. Это люди с затрудненными социальными связями, и пусть они греются там где-то на задворках, но это никогда не может быть профилирующим в христианстве. Это всегда как бы «богадельня» Церкви, подобно монастырям.

В монастыри шли люди, которые действительно искали подвига, духовного видения, возрастания духа; они от многого отказывались, принося в жертву все: семью, собственность, — это действительно были герои. Но сколько до революции попадало в монастырь людей, просто уставших от жизни; туда часто отправляли людей несостоявшихся. Это тоже было неплохо. Кстати, об этом пишет один из современных публицистов: монастыри всегда были как бы прибежищем для женщин с неустроенной судьбой, для мужчин, которых преследовали враги.

Нужны были такие «богадельни»? Да, нужны. Другого не было места; они там вышивали, молились, писали иконы, кто мог, занимался благотворительностью, помогал людям в тяжелые годы. И это было хорошо. Но это не значит, что вся Церковь — это монастырь для таких вот людей, которые  сидят там себе тихо и прячутся от житейских невзгод.