Возвращаясь к вопросу «Высоцкий — Рид», отметим, что несмотря на то, что оба проходили по категории борцов (один боролся с брежневским «застоем», другой — за мир во всём мире), однако методы борьбы у каждого были свои. Если Высоцкий делал это исключительно мирным путём — со сцены, то Рид слыл настоящим радикалом, не боявшимся идти в самую гущу мирового противостояния. Собственно, поэтому он пять раз сидел в тюрьмах разных стран, с «калашом» в руках оказывался в «горячих точках» планеты вроде Ливана или Никарагуа, с риском для жизни пробирался в пиночетовскую Чили. Это ни в коем случае не значит, что один был трусом, а второй героем, но всё же о чём-то, но говорит.
Удивительно, но Высоцкий, который во многих своих песнях воспевал человеческий героизм, к проявлению его со стороны Рида относился отрицательно. Видимо, потому что не разделял конечных целей этого героизма. В итоге он посвящал свои песни «кабинетным борцам» вроде Булата Окуджавы, а подвиги Дина Рида, неоднократно рисковавшего жизнью, отрицал. Сразу несколько песен Высоцкий посвятил тому же Вадиму Туманову (как мы помним, такому же ненавистнику Дина Рида, как и он сам), который чудеса героизма проявлял в далёкой молодости — сидел в ГУЛАГе и совершил несколько попыток побега оттуда, — но в зрелом возрасте превратился в преуспевающего советского золотопромышленника с ежемесячным окладом в 4 тысячи полновесных советских рублей (против 150 рублей зарплаты рядового инженера).
Вообще если взглянуть на творчество Высоцкого и Рида, можно обратить внимание на то, что у первого оно очень часто окрашено в мрачные тона (например, много стихов о смерти), у второго наоборот — в основном превалируют романтические настроения. Всё это было не случайно, а являлось следствием фундаментальных различий в характерах обоих: Высоцкий по своему человеческому типу был «несчастным», Рид — «счастливым». И хотя судьбы обоих сложились трагически (ещё одно общее совпадение), однако к своим трагедиям они шли по-разному и одновременно одинаково.
Игра ва-банк
В конце 70-х Брежнев уже окончательно перешёл на позиции западников. Вызвано это было несколькими причинами: и стремительно прогрессирующей болезнью генсека, благодаря которой в доверие к нему втёрлись прежде всего западники, и убеждённостью в том, что ему удалось не только закрепить свои позиции внутри партии (отправил на пенсию Подгорного, принял новую конституцию), но и перехитрить Запад (за шесть лет «разрядки» СССР захватил влияние в девяти странах третьего мира, а нефтяной кризис вывел Советский Союз в мировые экономические лидеры). Вот почему, когда в 1978 году Михаил Шолохов написал Брежневу упоминаемое выше письмо об угрозе русской духовности со стороны мирового сионизма, Генсек от этого послания попросту отмахнулся. Какая, к чёрту, угроза, если дела идут прекрасно! Как пишет всё тот же Сергей Семанов, «у Брежнева была прекрасная возможность — с помощью писателя, обладавшего громадным нравственным авторитетом во всём мире, начать хотя бы очень осторожное движение навстречу пробуждающейся духовности русского народа, основы и опоры социалистического Советского Союза. Но Брежнев ничего не понял и не сделал…
К концу жизни Брежнев оказался почти полностью окружён идеологическими советниками вполне определённого политического и национального толка… В конце его деятельности брежневские „идеологические качели“ перестали делать осторожные движения вправо-влево и застыли в некой вполне определённой позиции. Русско-патриотической её никак уж нельзя было назвать. Это принесло потом неизмеримые несчастья и горести всему многонациональному советскому народу…».
Нельзя сказать, что державники не сопротивлялись этому крену в сторону западничества. Но все их попытки сдвинуть вектор развития страны в свою сторону не приносили удачи. Случались порой праздники и на их улице, однако кардинально повлиять на общую ситуацию они не смогли. В итоге чаша весов в борьбе за души людей всё сильнее склонялась в сторону западников, которым активно помогали их зарубежные покровители. Например, после Хельсинки-75 вещание западных радиостанций на территорию СССР резко увеличилось, а их глушение прекратилось постановлением Политбюро. Было снято глушение «Голоса Америки», «Немецкой волны», а глушение «Свободы» хоть и оставили, однако оно было как мёртвому припарка — мощные ретрансляторы обходили любые преграды.