– Вы знаете, когда приватизируешь промышленность, первый вопрос, который тебя должен интересовать: будет после приватизации работать завод или нет? Ты не должен решать социальный, кадровый вопрос – важен только вопрос выживаемости. Когда ты раздаешь ваучеры, эти заводы попадают в руки людей, которые вообще ничего не смыслят в промышленности. В Армении иногда было так: владелец приватизировал завод, продавал станки, на этом зарабатывал деньги и начинал считать себя крупным бизнесменом. Он заработал деньги, но завод-то остановился. А правильная приватизация – та, которая увеличивает эффективность предприятия.
– То есть вы поступили, как в России после распада СССР, когда директорам заводов позволяли стать их собственниками и так появлялись так называемые «красные директора».
– Если директор завода, будучи трижды коммунистом, черно-коричневым, красно-белым или еще какого цвета, может организовать работу этого самого завода, какое мне дело до его взглядов? Вопрос был в том, что если мы будем приватизировать заводы по принципу эффективности работы, то большая часть действительно попадет в руки бывших хозяйственников-промышленников. То есть мы теряем политическую власть, отдавая ее при помощи экономики в чужие руки. Но я считал, что такой опасности нет – промышленники не были политической силой. А еще, вы знаете, никто не понимает, что в Армении после распада Союза коммунисты не обладали никакой политической силой. В 1991 году я участвовал в глобальном форуме в Амстердаме, и туда из США приехал [Генри] Киссинджер (дипломат; лауреат Нобелевской премии мира за завершение переговоров об окончании войны во Вьетнаме. –
– Кстати, вы были членом КПСС?
– Я не состоял в коммунистической партии. Киссинджер настаивал: «Ты не понимаешь коммунистов, они вернутся, нужно обрубить все концы». И, по-моему, во время приватизации эти мысли Киссинджера играли большую роль для России. Поэтому вопрос о том, кому принадлежит экономическая власть, сыграл роковую роль и для нас, и для России. Произошел спад. Но у нас сильнее.
Даже не Гайдар, а Чубайс, кажется, один раз сказал, что во время приватизации они на самом деле решали вопрос, кому будет принадлежать будущая страна – какому классу, какой группе людей. В то время я, например, понимал, что если коммунисты и вернутся, то не раньше чем через 50 или 100 лет. Потому что идеология коммунизма развивается волнообразно. Человечество откатывается от либерализма к социализму и обратно. Если посмотреть на всю мировую историю, так или иначе эта волна проступает. И не надо пугаться этого. Но в Армении в отличие от России, где Зюганов собрал партию, коммунистов как организованной силы не случилось. Причем, я скажу вам, те промышленники из коммунистов, которые начали заниматься бизнесом, плевали и на коммунистическую партию, и на идеологию. Деньги – вот их идеология.
– Когда мы говорили о тектоническом оружии, вы заметили, что вам было бы очень неприятно, если бы это оказалось правдой, – тогда бы это была ваша ответственность как руководителя. Давайте вернемся во времена создания комитета «Карабах» – он появился 24 февраля 1988 года, так? 27 февраля начались армянские погромы в Сумгаите (город в 35 километрах от Баку; сумгаитский погром – обострение армяно-азербайджанского конфликта, массовое насилие в отношении армян, включавшее убийства, поджоги и грабежи. –
– Вопрос нашей ответственности, конечно, стоял. Но не в такой степени, как если бы было применено тектоническое оружие: в Спитаке погибли десятки тысяч человек. С другой стороны, если все время оглядываться на то, что было, мы не сможем продвигаться вперед. И этот вопрос тоже стоял. В то время первым руководителем комитета «Карабах» был Игорь Мурадян (Мурадян ушел в отставку в мае 1988 года, убедившись, что большинство членов комитета считают, что в рамках СССР карабахский вопрос решен быть не может. –
– Он сам был из Карабаха?