Почему РФ - не Россия

полюбовно договориться с Зюгановым, Березовский, собиравшийся создавать не

какую-нибудь, а социалистическую партию, Хакамада, после изгнания из Думы

заявившая, что в сущности, всегда была левой, Ходорковский, финансировавший КПРФ

— такие-то в стране нашлись «антикоммунисты». Оказалось, что даже учебные

пособия Высшей школы экономики (вроде бы средоточия либеральной экономической

мысли) пишутся «левыми» марксистами, которые не любят СССР, но почитают

социализм и последний термин применительно к советской практике именуют не иначе

как с приставками: «государственный», «тоталитарный», «советский»,

«казарменный»). Это в сознании оттертой от власти части коммунистов советские

выкормыши из их собственной среды, назначенные старшими товарищами банкирами и

предпринимателями, могли виделись либералами и капиталистами. Но с возможностью

действительно либерального развития власти покончили в самом начале — в

1989–1992 гг., лишив 3–4 миллиона людей, способных делать дело, шансов на успех

и поставив вне конкуренции несколько тысяч своих (далеко не всегда

конкурентоспособных в нормальных условиях). Потому и капиталисты получились

весьма специфические, всегда готовые поменять свой бизнес на положение в

номенклатуре и как переименовали они свои министерства в ОАО, так по первой

команде превратить их обратно в министерства (а кто помельче — стать

директорами). Борьба власти с оппозицией — как коммунистической, так и

демократической все эти годы была борьбой «внутривидовой». Поэтому в том, что

касается советского наследия, они были вполне единомысленны.

 

Если ни власть, ни демократическая оппозиция не стремились избавиться от

советско-коммунистического наследия, то тем менее, естественно, склонна была

делать это «патриотическая» — по существу национал-большевистская оппозиция. На

постулатах национал-большевизма, которые удалось внедрить в массовое сознание, и

базировалось, в сущности, восприятие компартии, обеспечивавшее ей в 90-х

заметную популярность. Постулаты эти (разнившиеся по форме выражения вплоть до

полного противоречия в зависимости от среды, где распространялись) сводятся к

тому, что: 1) коммунизм есть органичное для России учение, 2) коммунисты всегда

были (или, по крайней мере, стали) носителями патриотизма и выразителями

национальных интересов страны, 3) ныне они — «другие», «перевоспитавшиеся», —

возглавляют и объединяют «все патриотические силы» — и «белых», и «красных»

(разница между которыми потеряла смысл) в противостоянии с «антироссийскими

силами», 4) только на основе идеологии «единства советской и досоветской

традиции» и под водительством «патриотического» руководства КПРФ возможна

реинтеграция страны и возрождение её величия.

Национал-большевизм, протаскивающий советско-коммунистическую суть в

национально-патриотической упаковке, имел гораздо большие шансы быть воспринятым

неискушенными в идейно-политических вопросах людьми, чем откровенно красная

проповедь ортодоксов, и представлял тогда более перспективный тип национализма,

чем «новый русский национализм», с которым он в отдельных аспектах схож.

Родоначальником национал-большевизма является, конечно, Сталин — такой, каким он

становился с конца 30-х годов и окончательно заявил себя в 1943–1953 гг. Режим

этого периода был первым реально-историческим образчиком

национал-большевистского режима. В дальнейшем национал-большевистское начало

присутствовало как одна из тенденций в среде советского руководства: после

Сталина патриотическая составляющая была выражена слабее, у «постсоветских»

национал-большевиков она была представлена значительно сильнее, но все равно

речь шла лишь о степени, о градусе «патриотизма» одного и того же в принципе

режима. Вопреки утверждениям как некоторых апологетов сталинизма, так и его

левых же противников, Сталин никогда не переставал быть ни левым, ни

коммунистом. Дело даже не столько в том, что он оставался социалистом, сколько в

том, что он оставался именно большевиком. То есть человеком, который неотделим и

от самой большевистской революции, и от всех её других деятелей, и от откровенно

антирусского режима 1920-х годов, как бы он потом ни менял пропагандистские

лозунги. Ни о каком отречении от революции речи никогда не шло, его отношение к

другим большевикам диктовалось не идеологическими и принципиально-политическими,

а чисто личными мотивами, мотивами борьбы за власть — он ничего не имел против

тех кто не мог представлять для него (например, за преждевременной смертью)

опасности: из двух равнозначных и однозначных фигур Троцкий почитался сатаной, а

Свердлов — архангелом.

В рассуждениях об «органичности» для России коммунизма и социализма

просматривалось два подхода. В первом случае теория и практика советского

коммунизма подавалась (благодаря практически всеобщей неосведомленности в

исторических реалиях) как продолжение или возрождение традиций «русской

общинности и соборности», преданных забвению за XVIII–XIX вв., т.е. сам

коммунизм выступал как учение глубоко русское, но, к сожалению, извращенное и

использованное «жидами и масонами» в своих интересах. Во втором — «изначальный»