Почему так важен Оруэлл

Вопрос этот не лишен некоторого смысла. Такие гуманитарии, как Джудит Батлер из Калифорнийского университета, приводили доводы в пользу того, что «лингвистическая транспарентность» есть обман, вынуждающий интеллектуалов ограничивать себя повседневностью и мешающий им «осмысливать мир более радикально». Те, кто разделял эту позицию — Гаятри Спивак самый среди них известный, — имели склонность цитировать Теодора Адорно. Те, кто им противостоял — Ноам Хомский, к примеру, — обычно использовали в качестве опоры для своей критики приверженность Оруэлла к простой полемической речи. Противопоставляя Адорно и Оруэлла, профессор Миллер предлагает некоторые найденные им совпадения, некоторые антитезы и некоторые неожиданные обобщения.

Адорно подозревал, что «простые слова» являются проводниками единообразия, поскольку практики, как выразился он в своем классическом труде Minima Moralia, не настолько свободны, насколько им кажется. «Только то, что не требует прежде всего усилий для понимания, считается ими доступным для понимания; только то слово, что введено в обращение миром торговли, не имеющее никаких дополнительных связей, опознается ими как знакомое. Немногое способствует деморализации интеллектуалов в большей степени. Те, кто желал бы этого избежать, должны распознавать защитников коммуникабельности как предателей того, что они провозглашают». Джудит Батлер представила этот текст — если она сможет когда-нибудь простить это выражение — как свой. На самом деле смысл этого текста очевидно прозрачен, и в нем мало найдется того, с чем Оруэлл мог бы не согласиться. Он обожал привлекать внимание к тому, как манипулируют общественным мнением с помощью политических слоганов и рекламных джинглов, к тому, каким образом попавшие в ловушку манипуляции люди начинают выражать подобающие мысли, даже им не принадлежащие:

«Когда вы думаете о чем-то абстрактном, вы с самого начала склонны прибегнуть к словам; и если вы не сделаете над собой сознательного усилия, господствующий диалект ворвется в ваше сознание и сделает всю работу за вас, ценой затуманивания и даже подмены изначально вкладываемого вами смысла».

Адорно как бы отвечает любезностью на любезность, написав следующее: «Когда есть то, что необходимо сказать, безразличие к литературной форме всегда означает догматизацию содержания».

Разница между ними, однако, заключается в соответствующем отношении как к тем, кто речь произносит, так и к самой речи. Страшась демагогических популистских элеменов, свойственных современному деспотизму, Адорно полагал, что людям культуры и таким, как он сам, беженцам, следует придерживаться не склонного к уступкам интеллектуального элитизма. Противореча самому себе, он также утверждал, что «ясность, объективность и здравый смысл» — это немножко больше, чем «идеология», разработанная «редакторами, а затем и авторами, для их собственного удобства». Ну хорошо, любая форма рассуждений может считаться до некоторой степени разработанной, а любая позиция, включая очевидно нейтральную, в каждом частном случае идеологична. Однако для Оруэлла обиходный язык с его общепризнанными и понятными правилами является одним из обязательных условий для становления открытой демократии. (Я не могу доказать это при помощи приведенных в пример текстов, однако в его работах присутствует достаточно восторженных упоминаний о протестантской революции, чтобы увериться в том, что сам Оруэлл связывал ее с длительной борьбой за перевод Библии на родные языки верующих, чтобы она более не оставалась Книгой внутренней католической «латинской» партии.) «Литературная проза в том виде, в котором мы ее знаем, — писал он, — есть продукт рационализма, продукт протестантской эпохи, независимой личности».

Стилистически между двумя этими авторами имеется определенное сходство. Им нравилось начинать или заканчивать свои эссе с приковывающих внимание обобщений или парадоксов. (Адорно: «В психоанализе нет правды, кроме преувеличений»; «Нормальность — это смерть». Оруэлл: «Автобиографии не нужно доверять, если в ней не приоткрывается нечто постыдное», «Свобода — это рабство»). Оруэлл не читал Хайдеггера или Гуссерля, но он оказался бы весьма восприимчивым к точке зрения Адорно по поводу «авторитарной личности». Эти двое радикально расходились во мнении насчет соблазнительности страдательного залога или безличных имен; Оруэлл прекрасно бы понял, что двигало Адорно, когда тот писал: «Самовоспроизводящаяся неразбериха: иго насаждается теми, кто от него страдает», однако сам бы он выразился более резко и энергично, предложив, возможно, актуальные примеры.