"Почему?" в концертном зале

Бах был знаком с трудами Веркмейстера, поддерживал его, и авторитет великого маэстро очень посодействовал тому, что в новом строе стали настраивать клавесины, клавикорды, арфы...

Во времена Моцарта и Бетховена музыканты уже не представляли себе, что может быть какой-то другой музыкальный строй, кроме темперированного. Казалось, с появлением равномерного музыкального строя в мире музыкальных инструментов должен воцариться полный порядок. Но внезапно возникший бунт певцов показал, что для согласия в мире звуков нужно еще одно важное условие.

Примерно сто тридцать лет тому назад в оперном театре Вены разразился скандал. Взбунтовались все певцы. А начался этот бунт с того, что всех певцов в одно и то же время внезапно сразила «петушиная болезнь».

Бесполезно искать сведения об этой болезни в медицинских книгах. Когда злые на язык посетители оперного театра или концерта говорят «певец пустил петуха», они имеют в виду, что во время пения на высокой ноте голос у певца сорвался на крик.

У профессиональных певцов-артистов такое случается довольно редко. А тут чуть ли не у всех сразу. Эпидемия этой странной болезни перенеслась в Париж. Певцы Парижской оперы тоже стали жаловаться на то, что ощущают ее признаки.

Певцы рисковали сорвать себе голоса.

И тогда решили отыскать виновника страшной эпидемии.

Виноватым во всем оказался... камертон. Познакомимся с ним поближе и узнаем, каким образом он провинился перед певцами лучших театров мира.

Камертон был изобретен в 1711 году Джоном Шором, придворным трубачом английской королевы Елизаветы. Представлял собою этот нехитрый инструмент небольшую двузубую вилочку. Ударишь по ней, задрожат ее зубцы, и послышится звук. Один-единственный звук!

И все? И такой пустяк можно считать изобретением? Ведь в ту Пору существовали куда более сложные музыкальные инструменты с голосами и выразительными и красочными.

Но музыканты были о камертоне наилучшего мнения. Уж они-то хорошо понимали его замечательное достоинство, то самое, которое мы чуть было не посчитали недостатком.

Да, это верно, что нехитрый инструмент издавал всего один звук. Но зато всегда один и тот же, не выше и не ниже. Камертон Джона Шора дрожал (или, как говорят физики и музыканты, колебался) со скоростью 420 колебаний в секунду.

И звук, который он при этом издавал, музыканты решили присвоить ноте ля.

Чуть расстроился у кого-нибудь из музыкантов инструмент — камертон тут как тут, подсказывает звучание ноты ля. Скрипачи подтягивают струны, натяжение которых от жары или от холода меняется; раздвигают и сдвигают музыканты-духовики коленца своих инструментов, увеличивая или уменьшая тем самым длину «воздушной струны», которая заключена в их трубах. Звук ля служит для них маяком. От него можно вести строй и других звуков.

А для музыкальных дел мастеров камертон стал и вовсе незаменимым помощником. Делает, скажем, мастер трубу. Ну-ка, ошибется он, настроит ее выше или ниже. В ансамбле такая труба будет звучать фальшиво. Что уж говорить о рояле, который повел свой строй от неверного ля.

Да, в море звуков камертонное ля, действительно, маяк. И по нему стали настраивать все музыкальные инструменты.

Но тут произошло непредвиденное. Дело в том, что духовые инструменты во время игры разогреваются от дыхания музыкантов. А это приводит к тому, что все звуки у духовых инструментов повышаются. У скрипок от нагревания струны, наоборот, понижают строй. Что делать? Скрипачи, виолончелисты, альтисты вынуждены подтягивать струны, чтоб в ансамбле не было разноголосицы. И так каждый раз.

Прошло некоторое время, и слух музыкантов привык к более высокому строю. Это не такой уж пустяк —даже незначительное повышение всего строя. Для слуха некоторых музыкантов это очень ощутимо. Музыка звучит для них более драматично, напряженно. А для иных музыкантов, в воображении которых музыкальные звуки связаны с цветом, все произведение получает как бы новую окраску, новый характер.

И вот общий строй повысился. Музыканты привыкли к новому звучанию.

А камертон?

Он, знай себе, тянет всех назад, к более низкому строю. Ему страсти не знакомы, рожки его упорно колеблются со скоростью 420 колебаний в секунду. Математика!

«Неужто незатейливая железка будет нам указывать!» — восстали музыканты и, забыв заслуги камертона, забыв, что ценность его как раз в «настойчивости», стали его время от времени перестраивать. Добро бы единожды, а то чуть ли не каждый год.

И вот с каждым годом звук ля, издаваемый камертоном, становился все выше. Музыкальные мастера переделывали трубы, скрипачи все туже натягивали струны. А две сотни струн рояля стали создавать такое натяжение, что пришлось усиливать прочность рамы, на которую они натягивались.

Ну хорошо, струны — они прочные, выдержат натяжение. Трубам тоже ничего не сделается. А каково певцам? Им-то что перестраивать? Голосовые связки?

Подумаем.

Скажем, сто лет назад написал композитор в нотах: