Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

Спор между Н. Бердяевым и В. Розановым по поводу текста В. Розанова «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира сего», который произошел за 10 лет до катастрофы 1917 года, имел принципиальное значение для осознания судеб России. И он был связан прежде всего с отношением к так называемой «русской идее», отношением к славянофильскому мессианизму. И отличие Василия Розанова от Николая Бердяева состояло в том, что он боялся катастрофических последствий нашего традиционного русского «романтизма», нашей привычки «пялить глаза вперед», нашего русского нежелания знать, видеть человека, мир, в том числе и русский мир, такими, какие они есть. Василий Розанов тоже считал, что наш русский мессианизм – и от недоразвитости души, и от лени русского ума. И он был прав. Действительно, трудно сказать, что в этом русском славянофильстве было от любви к России, от русского «романтизма», а что, действительно, – от лености ума. Кстати, русская трагедия ХХ века проистекала от того, что русский человек, и прежде всего русская интеллигенция, не понимали, что возможна русская жизнь куда более мрачная и тягостная, чем жизнь при «царе Николашке», не понимали, что русская революция, рожденная русским «романтизмом», открывает дорогу к безграничному русскому злу. А ведь, на самом деле, николаевская Россия и с точки зрения прав личности, и с точки зрения благ жизни была раем на земле по сравнению с советской Россией, особенно времен Сталина. Василий Розанов десятым чувством понимал, что традиционное русское пренебрежение к мирскому как к «мещанству», «примитивной обыденности» несет в себе угрозу, что само по себе это пренебрежительное, высокомерное отношение к тому, что есть, несправедливо. Особенно Василия Розанова раздражало, вызывало у него протест враждебное отношение русского мессианизма к благополучию человека в мире, к его счастью, радостям в своей жизни. А у Николая Бердяева все было наоборот. Для него «утверждать этот мир – значит утверждать закон тления, рабскую необходимость, нужду и болезнь, уродство и фальсификацию». Тем более, как я уже показал выше, не дает Новый Завет права утверждать, что, как говорил Бердяев, Христос пришел в этот мир, чтобы «осудить мир тленный, призрачный, хаотичный: царство Христово не от мира сего. Христос учил не любить этого мира, ни того, что в этом мире»[24].

Возможно, было нечто болезненное в негативном отношении В. Розанова к православным обрядам, церкви, церковным службам. Лично я люблю церковный звон, начинаю работать душой именно в намоленой старой церкви. На мой взгляд, церковные службы очень много дают для ухода души хотя бы на время от мелочи повседневных забот. Я лично уважаю тех, кто стал священником, пришел в церковь и отдал ей и Богу свою жизнь. Но все-таки в ненависти Николая Бердяева к миру тленному, к миру, который есть, куда больше антихристианского, антирелигиозного, чем в критическом отношении Василия Розанова к церковному обряду. Ведь на самом деле не надо быть ортодоксальным христианином, верить во второе пришествие Христа, чтобы увидеть, что наряду с трансцендентальным существует трансцендентное, наряду с тем, что существует у нас перед глазами, существует еще скрытый смысл всего вещественного. В самом понятии, переходе от единичного к общему заключена загадка мира сего, и эту тайну идеального уже прекрасно описал Платон. Душа наша, в которой уже дана от рождения наша личность, наше особенное, неповторимое, как раз и является «понятием всей нашей жизни». В душе, как в семени, сказано уже все, что ждет нас в жизни. Я пережил в жизни несколько случаев, когда душа, цельное «я», отделялась от тела и показывала мне, что я есть на самом деле. Когда я первый раз в жизни погрузился в радость телесной любви на диване своей будущей тещи, моя душа отделилась от тела, появилось второе «я», которое наблюдало за происходящим сверху, из угла комнаты, у двери. Еще в 1960-е я смотрел фильм американского режиссера (фамилию я забыл), где было показано все, что я пережил тогда, в минуты погружения в радость жизни, показано, как двойник молодого человека, его душа, смотрит сверху на него, предающегося радости любви на песке в пустыне. Несколько раз в жизни моя душа отделялась от тела и показывала мне уродство моего опьянения. Правда, уже последние 20 лет душа не отделяется от тела, я уже не летаю над землей во время сна, что часто случалось со мной, особенно в молодости.