Почему же не Эванс? Убийство в восточном экспрессе. Трагедия в трех актах. Разбитое зеркало

Призванная официантом, она вскоре вошла в ресторан и почтительно остановилась у двери. Пуаро знаком пригласил ее сесть. Она села, сложила руки на коленях и спокойно приготовилась отвечать на вопросы. Она производила впечатление женщины до крайности флегматичной и в высшей степени почтенной, хотя, может быть, и не слишком умной.

С Хильдегардой Шмидт Пуаро вел себя совершенно иначе, чем с Мэри Дебенхэм. Он был сама мягкость и доброта. Ему, видно, очень хотелось, чтобы горничная поскорее освоилась. Попросив ее записать имя, фамилию и адрес, Пуаро незаметно перешел к допросу. Разговор велся по-немецки.

— Мы хотим как можно больше узнать о событиях прошлой ночи, — сказал он. — Нам известно, что вы не можете сообщить ничего о самом преступлении, но вы могли услышать или увидеть что-нибудь такое, чему вы вовсе не придали значения, но что может представлять для нас большую ценность. Вы меня поняли?

Нет, она, видно, ничего не поняла.

— Я ничего не знаю, господин, — ответила она все с тем же выражением туповатого спокойствия на широком добродушном лице.

— Что ж, возьмем, к примеру, хотя бы такой факт: вы помните, что ваша хозяйка послала за вами прошлой ночью?

— Конечно, помню.

— Вы помните, когда это было?

— Нет, господин. Когда проводник пришел за мной, я спала.

— Понимаю. Ничего необычного в том, что за вами послали ночью, не было?

— Нет, господин. Госпоже по ночам часто требуются мои услуги. Она плохо спит.

— Отлично, значит, вам передали, что вас вызывает княгиня, и вы встали. Скажите, вы надели халат?

— Нет, господин. Я оделась как полагается. Я бы ни за что не посмела явиться к госпоже княгине в халате.

— А ведь у вас очень красивый красный халат, правда?

Она удивленно уставилась на Пуаро:

— У меня синий фланелевый халат, господин.

— Вот как, продолжайте. Я просто пошутил. Значит, вы пошли к княгине. Что вы делали у нее?

— Я сделала госпоже массаж, потом читала ей вслух. Я не очень хорошо читаю вслух, но ее сиятельство говорит, что это даже лучше: так она быстрей засыпает. Когда госпожа начала дремать, она отослала меня, я закрыла книгу и вернулась в свое купе.

— А во сколько это было, вы помните?

— Нет, господин.

— А скажите, как долго вы пробыли у княгини?

— Около получаса, господин.

— Хорошо, продолжайте.

— Сначала я принесла госпоже еще один плед из моего купе — было очень холодно, хотя вагон топили. Я укрыла ее пледом, и она пожелала мне спокойной ночи. Налила ей минеральной воды. Потом выключила свет и ушла.

— А потом?

— Больше мне нечего рассказать, господин. Я вернулась к себе в купе и легла спать.

— Вы никого не встретили в коридоре?

— Нет, господин.

— А вы не встретили, скажем, даму в красном кимоно, расшитом драконами?

Немка выпучила на него кроткие голубые глаза.

— Что вы, господин! В коридоре был один проводник. Все давно спали.

— Но проводника вы все-таки видели?

— Да, господин.

— Что он делал?

— Он выходил из купе, господин.

— Что? Что? — накинулся на горничную мосье Бук. — Из какого купе?

Хильдегарда Шмидт снова переполошилась, и Пуаро бросил укоризненный взгляд на своего друга.

— Ничего необычного тут нет, — сказал он. — Проводнику часто приходится ходить ночью на вызовы. Вы не помните, из какого купе он вышел?

— Где-то посреди вагона, господин. За две-три двери от купе княгини.

— Так, так. Расскажите, пожалуйста, точно, где это произошло и как.

— Он чуть не налетел на меня, господин. Это случилось, когда я возвращалась из своего купе с пледом для княгини.

— Значит, он вышел из купе и чуть не налетел на вас? В каком направлении он шел?

— Мне навстречу, господин. Он извинился и прошел по коридору к вагону-ресторану. В это время зазвонил звонок, но, мне кажется, он не пошел на этот вызов.

Помедлив минуту, она продолжала:

— Но я не понимаю. Как же…

Пуаро поспешил ее успокоить.

— Мы просто выверяем время, мадам, — сказал он. — Это чистейшая формальность. Наверное, бедняге проводнику нелегко пришлось в ту ночь: сначала он будил вас, потом эти вызовы…

— Но это был вовсе не тот проводник, господин. Меня будил совсем другой.

— Ах, вот как — другой? Вы его видели прежде?

— Нет, господин.

— Так! Вы его узнали, если б увидели?

— Думаю, да, господин.

Пуаро что-то прошептал на ухо мосье Буку. Тот встал и пошел к двери отдать приказание.

Пуаро продолжал допрос все в той же приветливой и непринужденной манере:

— Вы когда-нибудь бывали в Америке, фрау Шмидт?

— Нет, господин. Мне говорили, это замечательная страна.

— Вы, вероятно, слышали, кем был убитый на самом деле, — слышали, что он виновен в смерти ребенка?

— Да, господин, слышала. Это чудовищное преступление — ужасный грех! И как Господь только допускает такое! У нас в Германии ничего подобного не бывает.

На глаза ее навернулись слезы.

— Да, это чудовищное преступление, — повторил Пуаро.

Он вытащил из кармана клочок батиста и показал его горничной:

— Это ваш платок, фрау Шмидт?

Все замолчали, женщина рассматривала платок. Через минуту она подняла глаза. Щеки ее вспыхнули.

— Что вы, господин! Это не мой платок.

— Видите, на нем стоит «Н» — вот почему я подумал, что это ваш: ведь вас зовут Hildegarde.