Почерк

…Не забывайте, как сильно я вас любила.

…Десять лет – это очень много.

…Когда же Вы ответите?

…Я хотела бы однажды увидеть Ваш маяк…

– Он читает их с конца, – сказал почтальон, – и распределяет по категориям. Если письмо заканчивается хорошо, значит, продолжает читать, может даже дочитать до начала. Если тревожно, то останавливается где-то в середине и кладет в другой ящик. Ну или если совсем что-то для него не так в конце, не читает вообще и кладет в третий. Через несколько месяцев, а иногда через несколько лет может прочитать еще строчку выше и снова отложить. За десять лет вы написали двести сорок писем, ровно по два в месяц. Я не знаю: сколько он прочел, что он знает о вашей жизни, а что нет.

Он рассказывал еще, и она представляла комнату на маяке, которую никогда не видела. Это было похоже на то, как сам почтальон представлял незнакомую женщину по почерку. Ее каменное внимание сменялось улыбкой, и в этом было столько достоинства, что она переставала казаться некрасивой.

Она представляла себе кровать смотрителя, окно, в которое всегда видно только море, представляла чашки, тумбочки со стопками писем и подчеркнутые красным карандашом строки, как границы, за которые человек сам себе запретил заступать.

– Я не виновата, – сказала женщина, – ведь если он хотя бы раз ответил, что мои письма в тягость, я тут же перестала бы писать.

Потом подумала, словно хотела добавить что-то важное, и повторила:

– Не виновата.

Они стояли у кованых решеток, зеленая вода медленно двигалась внизу.

– Вы знаете, наверное, я и полюбила его потому, что увидела, насколько он не похож на остальных людей. Что же теперь удивляться. Так могло случиться. Я, конечно, должна перестать писать. Но знаете, как бы он ни тяготился мной, если через десять лет вдруг перестанет получать письма, то сойдет с ума. Я не могу поступить с ним жестоко. Я напишу очень хорошее прощальное письмо.

– Но ведь он и его не прочитает!

– Прочитает, – сказала она.

Почтальон уехал. Они договорились, что письмо должно прийти по почте. Конечно, быстрее было передать из рук в руки, но он наотрез отказался. Все, что касалось почтовых правил, было для него принципиально. Поезд пересек реку и уже через минуту выехал к морю. В этом городе тоже было море: спокойное, теплое. Почтальон понимал города, стоящие около моря, лицом к лицу со стихией, понимал и те, что находились глубоко в центре материка, где текут реки. Это был совсем другой мир, защищенный, неторопливый, с зелеными травами над зеленой водой, никуда не движущийся и этим прекрасный. Но он не мог понять те города, где были и река, и море. Особенно если вблизи, в каком-нибудь километре друг от друга. Это не укладывалось в голове, настолько эти миры были противоположны. Как если бы один и тот же человек был одновременно и старым, и молодым, и мужчиной, и женщиной, и вменяемым, и сумасшедшим. Поезд уносил его все дальше.

Женщина вернулась к себе, улыбнулась матери, погладила ее по голове. Потом взяла листок бумаги и перо. Она была очень умной женщиной и нашла единственно верное решение в сложившейся ситуации.

«Мой милый Александр. Я пишу Ваше имя в конце, потому что это и вправду конец. И в надежде, что Вы дочитаете мое письмо до конца, то есть до начала. Я представляю себе Ваш взгляд, скользящий вверх, и мне это приятно представлять, потому что я вижу Ваши глаза. Вы теперь вздохнете спокойно, потому что никогда больше не услышите известий обо мне. Я хочу, чтобы Вы знали, что я очень рада тому, как прошла моя жизнь, рада нашей встрече, тогда, много лет назад на вокзале, когда Вы подсказали мне, как найти нужную платформу. Без Вас я бы опоздала на поезд. Это счастье, что я узнала о Вашем существовании. Берегите себя на своем маяке. Если Вы когда-нибудь вспомните меня, пожалуйста, не забудьте, как сильно я Вас любила. Прощайте».