Она несколько раз перечитала письмо, взяла другой листок и переписала строки в обратной последовательности. Потом пошла на почту и стала тщательно выбирать марку. Ей, как всегда, хотелось чего-то нежного, говорящего о любви и желании увидеть весь мир вместе. Но подумав, она купила конверт с простой маркой. Выйдя на улицу, постояла, посмотрела вокруг. Стало вдруг страшно от мысли, что это письмо – последнее, что она сейчас заклеит его, как будто закроет крышку гроба и похоронит все разом: свою жизнь, любовь, память. Она сорвала лепесток с цветка и положила внутрь конверта. Вернувшись домой, поцеловала мать и, мельком увидев себя в зеркале, поняла, что стала очень на нее похожей. Не только чертами лица, как раньше, а просто похожей, как будто они были одного возраста.
– Холодно, моя дорогая, – сказала мать.
Женщина достала из комода шкатулку, а оттуда – двести сорок квитанций о получении писем. С их помощью она разожгла огонь, занялись дрова, и потом был долгий теплый вечер, который у них никто не мог отнять.
Почтальон вернулся в деревню и ждал. Конечно, он жил и работал, играл с детьми, чинил дом. Но на самом деле не мог думать ни о чем другом, кроме как о письме. Не зная, куда себя деть, он усовершенствовал оборудование на почте. Переставил мебель, обновил чернильницы, сделал удобные лотки для писчей бумаги. Но и это не отвлекало его, да и люди заходили редко. Зимой все переставали писать друг другу. Замирала природа, не было новостей. Дорога к морю при взгляде из окна казалась теперь в два раза длиннее и в два раза холоднее. И вот письмо пришло.
Он огорчился тому, что марка была без рисунка, что он не узнает ничего нового о мире. Потом надел пальто поверх форменного кителя, шарф, шапку и отправился в путь. Около доисторических пещер передохнул, послушал гул. Зимой здесь могли прятаться дикие звери, так что заходить глубже не решился. А потом был долгий путь к маяку через белую равнину. Иногда попадался тонкий кустарник, который чернел и гнулся под ветром, навстречу катились сломанные ветви невидимых отсюда деревьев.
Пройдя между скал, он уткнулся в стену маяка. Подергал рычаг. Через какое-то время открылась дверь, и сначала показался пар, затем чашка с чаем, и уже потом смотритель.
– Чай, – сказал он.
И расспросил о том, как дела в деревне, как жена и дети. Сидеть на скамейке было холодно.
– Чай – ерунда, – сказал смотритель, – сейчас же зима. Вы так долго шли, пойдемте, согреемся.
Он всегда обращался то на «ты», то на «вы», как будто забывал, с кем разговаривает, забывал человека. Как будто понимал, что есть такие существа «люди», с двумя руками и ногами, но кто сейчас стоит перед ним – не очень важно. Они шли вверх по лестнице, и пар от чая студеным облаком улетал назад. Почтальон не мог вспомнить за все годы хоть сколько-нибудь содержательной фразы, сказанной смотрителем. Только «О!», «Привет!», «Чай!», «Зайдешь?», «Как в деревне?». Он шел за ним, ступенька за ступенькой, не понимая, как из-за такого обычного человека могла случиться такая необычная история.
В каморке почтальон достал письмо. Он вспомнил глаза женщины и подумал, что смотритель опять испугается чего-то важного в конце, не дочитает до начала.
– Послушайте, – сказал он, – это не мое дело. Я просто стал свидетелем этой многолетней ситуации. Я сейчас скажу и пойду. Я… Смею полагать… Что… Больше вы не получите вестей от этого адресата… И из уважения к нему… Возможно, вы могли бы один раз прочитать письмо с начала… Как делают люди, которые…
Дальше почтальон не нашел что сказать. Он поставил чашку на стол, приподнял фуражку и вышел. Смотритель повертел конверт в руках, потом бережно открыл его, как делал это всегда: отрезал ножницами миллиметр, не затронув внутри бумагу. Он подумал о том, что и действительно один раз в жизни можно прочитать письмо так, как оно было написано.
Он стоял у окна, прислонив листок к стеклу. Сквозь строки летели птицы, падал снег. От волнения он с трудом дышал, поэтому приоткрыл раму. Сел и принялся читать сначала.
Он вздрогнул, потому что так обычно письма заканчивались.
Все было точно так, как когда он начинал читать с конца. Он напрягся, задрожали пальцы.
Смотритель остановился, отвел взгляд и потянулся за красным карандашом.
Подчеркнул последнюю прочитанную строку. Положил бумагу на стол и вышел, даже выбежал наверх, к своим прожекторам и рефлекторам. Оставшись в одиночестве, письмо вздохнуло под ветром, словно ища глаза, которые могут его прочесть.