Почта св. Валентина

– Вы кто, родственник? – спросила женщина, подняв на него усталые глаза (он подумал, что глаза у женщины раза в два старше ее самой).

– Нет, я – ученик.

Взгляд женщины слегка помолодел от недоумения. Она больше ни о чем не спросила, сняла трубку одного из телефонов.

– Врач сказал, позвоночник цел. Два ребра повреждены, трещина в правом предплечье. Видимо, болевой шок. Но жизни ничто не угрожает, внутренние органы целы. Конечно, будут еще анализы… Сотрясения мозга нет. Просил не сообщать матери. Пока в хирургическом отделении. Часы приема – вон там, на стенде.

Стемнин благодарил женщину сквозь исцарапанное сотнями страхов стекло так, словно спасли именно его жизнь. Дорогу домой он не помнил.

Впервые за три месяца Стемнин спал глубоким сном и в этой глубине рождался заново. Он не слышал и не мог знать, что этой ночью мучительная эпоха сползает, соскальзывает с души и тяжелой парчой беззвучно падает в темное прошлое. Проснувшись, он долго лежал на диване и оглядывал комнату. Уютно тикал будильник, зимний свет гладил шероховатости потолка, дерево стеллажей пело теплотой. Потягиваясь, Стемнин прислушивался к забытой радости выспавшегося человека, переполненного любопытством ко всему, что есть, было и будет.

9

Ранний подъем, утренние погони, аэродром в снегах, страх перед прыжком и очищающий восторг полета – испытав за восемь часов столько, сколько иной не испытает за десять лет, компания оказалась наконец в придорожном трактире где-то между Чеховом и Подольском. В огромной русской печи потрескивал огонь, пахло живицей, мятой и пирогами. На стене горницы в золотой раме, напоминавшей построенные в каре маршальские погоны, висела картина: на фоне плакучих берез, желтых полей с кочками стогов и нескольких белокаменных церквей, кучно обросших золотыми маковками, гордо выступала русокосая красавица без платья, без лифчика и трусов. Проще говоря, абсолютно голая блондинка со скромными и добрыми глазами. Очевидно, художник стремился воплотить прекрасное единство природы и духовности. Однако Максим Поляков, глядя на картину со своего места во главе стола, все ждал, когда из нарисованных церквей высыплют многочисленные прихожане, возмущенные такой беззастенчивостью в непосредственной близости от святых мест, начнут тыкать в скромную голую блондинку пальцами, вилами и дрекольем.

Все было готово для торжественного обеда, но не по-ресторанному, а по-домашнему, по-деревенски. После всех пережитых приключений компания стала другой. За все годы встреч, праздников, споров, поездок они не были так близки, как в день развода Поляковых. Густое тепло, звуки печного огня, полосатые половики, застилавшие горницу, мурлыкающая сибирским котом мягкая музыка – законная, заслуженная награда за испытания. И стол, разумеется. Из всех наград стол был самой щедрой. Сияющий жаром огромный самовар, глиняные кувшины в ледяной испарине, капуста белая, капуста красная, капуста с клюквой и яблоками, огурчики, засоленные с хреном и дубовым листом, ветчина, нежная, как песня без слов в исполнении хора мальчиков «Весна», пышущие молодецким румянцем расстегаи, кулебяки, пироги, изукрашенные по краю запеченным орнаментом, загорелая от розового пламени индейка, картошка, щедро посыпанная душистым укропом. И сытый, избалованный гость не устоял бы, воспрял аппетитом, что уж говорить об одиннадцати изголодавшихся, переволновавшихся друзьях, только что прибывших с мороза. И понеслось. Взлетали бокалы – за Галю с Максимом, за то, чтобы песня не кончалась, за дружбу. Сегодняшний день вспоминали, точно быль из далекого прошлого.

Официанты, одетые почему-то на гуцульский манер, в куцых жилетках, кургузых штанах с узорчатыми галунами и в войлочных высоких шапках, сновали с ловкой незаметностью.

Внезапно тихие полоски проезжающих за окном звуков пересекла истерическая сирена. Во дворе захлопали двери машин, дом задрожал от тяжелых шагов. Удар – дверь нараспашку, и с клубами морозного пара в горницу к пирующим ворвались полтора десятка мужчин в омоновской форме – с автоматами, с криками, с матом и топотом. Во главе бойцов, от которых сразу стемнело в горнице, были двое: сержант Климов и его щекастый товарищ. Мрачное торжество искажало их лица. Звякнула опрокинутая рюмка, и в зале установилась тишина.

– Всем оставаться на местах. Руки на стол!

– Слышали? На стол, быстро! Я сказал!

– Вы все задержаны.

К окаменевшим Максиму и Гале шагнули четверо, и через несколько секунд оба были скованы одной парой наручников, причем Галя успела подумать, что слова «наручники» и «обручальный» состоят в ближайшем родстве. Что же до Полякова, то он сразу понял, что наручники ему жмут, передавливают сосуды и решил было попросить заменить на какой-нибудь размер побольше, но вовремя спохватился.