Почтальон

— Леонтий Лакоба, — начальник оперсектора сморщился, словно лимон прожевал. — Из Абхазии по разнарядке прислали, у Рубина на таможне работает, вроде хороший специалист, Давид его хвалит.

— А чего кривишься? Можешь не пояснять, понимаю. Так вот, этот Лакоба несколько дней назад стрелял в нашего почтового начальника, — Семичев улыбнулся, — нового, который из Москвы зимой приехал.

— Да слышал я, там вроде дела сердечные, бабу не поделили. А Сомов-то что, боком каким к ним?

— Сомов к этому Лакобе заходил два раза, приносил что-то в свёртке, потом через несколько минут уходил, причём, когда самого Лакобы дома не было.

— Зачем он это делал?

— Вот давай ему этот вопрос зададим. Вроде никакого отношения к убийству на заставе он не имеет, а тут такой удобный случай, следователь дело ещё не закрыл, вдруг Сомов знает что, следствию поможет. Ситуация-то серьёзная, не просто какого рабочего пришибить хотели, а начпочтамта, вроде как и тебя касается это.

— Меня всё касается, — веско сказал Политкевич. — Ладно, доставили его, в соседней комнате сидит, я послушаю, а ты давай, коли его, только осторожно.

— Вольнонаёмный Сомов по вашему приказу доставлен, — боец ГПУ коротко кивнул, подождал, пока доставленный бочком просочится в кабинет, и вышел, закрыв за собой дверь.

— Вызывали, товарищ начальник? — Митрич нерешительно улыбнулся, уселся на самый краешек стула, стоящего посреди комнаты, аккурат под лампой без абажура.

Пять дней после того, как наблюдательный пост был почти полностью вырезан, он провёл в камере, но потом Сомова выпустили — всё, что Митрич рассказывал и показывал, так или иначе подтверждалось. Он несколько раз водил сотрудников ГПУ по тому пути, по которому якобы искал задержавшуюся патрульную группу и командира поста Миронова, ушедшего за ними, каждый раз его показания записывали, а время замеряли секундомерами. Доктор в морге слова Митрича подтвердил, время смерти со словами работника тыла совпадало, и всё равно, исповедовали Сомова регулярно, правда, последнее время всё реже. Митрич в мелочах сбивался — не может обычный человек от волнения всё вспомнить правильно, но в целом ни разу не поплыл.

— Вызывал. Вот товарищ Семичев из угро хочет с тобой познакомиться и пару вопросов задать, ты уж ответь, Дмитрий, как есть.

— Конечно, — Митрич подобрался, знакомство выходило нехорошее. — Всё как есть расскажу, мне укрывать нечего. Я и вам, и другому товарищу уже всё поведал, но повторить мне не в труд.

— Ты знаком с этим человеком? — инспектор подошёл к Сомову, встал за его спиной, а фото ткнул прямо в лицо.

Сомов отодвинулся, скрипнув ножками стула, прищурил глаза.

— Никак нет, не упомню. Но приметное лицо, видел где-то в городе, товарищ начальник, а что он сотворил-то?

— Хорошо, — Семичев убрал фото, достал другое. — А это кто?

Митрич не отвечал.

— Так знаешь или нет?

— Ладно, — Сомов вздохнул, — поймали меня, что уж тут.

Политкевич стукнул кулаком по столу.

— А ну, — даже как-то радостно сказал он, — давай расклад.

— Глашкин хахаль энто, — нехотя выдавил из себя Митрич. — Вот как есть, товарищ начальник, сволочь редкостная, Глашка-то с ним из-за денег токма жила, а со мной по любви была раньше, значитца. Но не убивал я её.

— Глашка — это Глафира Прохоровна Екимова? — уточнил Семичев.

— Она, паскудница.

— Так где она сейчас?

— Мне знать откедова? Дорожки разбежались наши давно, приносил я ей раз или два вещички, что просила, ну и всё. Этот Лакомба женихался, да и она женщина образованная теперича, а что мне делать, я перед ним голытьба, человек маленький, только, — Митрич даже со стула привстал, — видал я её третьего дня, кажись.

— Где?

— Я ж, товарищ начальник, в Усановке живу, там домишко у меня хилый, избёнка гнилая, как, значитца, законный выходной или рабочий день закончен, так я там, и от службы близко, и всё как-то лучше, чем в казармах обитать. А Глашка, она из Подбровья, рядком совсем, только не осталось у ней почти никого, все в Гражданскую сгинули, потому и переехала за реку. А тут дела у меня были в Алексеевской слободе.

— Что за дела?

Митрич замялся.

— В церкву ходил, — наконец признался он, — понимаю, что бога-то нет, но не понимаю. Столько лет был, а тут бац, и нету.

— Не юли, — строго сказал Политкевич. — Где Екимову видел?

— Так рядом там, по улице прошла, платком закуталась, чтоб наверно не узнал никто, по походке только и признал. А она чем провинилась?

— Этого знать тебе не положено. Ладно, Дмитрий, — Семичев положил ему руку на плечо, Митрич вздрогнул. — На этом пока всё, иди работай дальше. Но как Глашу эту увидишь, сразу дай знать, чтобы в милицию пришла сама, бегать за ней не будем, у следователя других важных дел много. Понятно?

— Как не понять, — Митрич встал, вытянулся. — Разрешите идти, товарищ начальник?

— Иди, — Политкевич кивнул. — К месту несения службы.

— Служу трудовому народу, — торжественно сказал Сомов, и стараясь печатать шаг, вышел за дверь.

Политкевич минуту подождал, закурил наконец папиросу, Семичев стоял у окна, глядя, как Митрич почти вприпрыжку бежит к воротам.

— Брешет? — спросил он.