Почтальон всегда звонит дважды

– Кора. Можете, если хотите, звать меня по имени.

Я-то сразу понял, в чем дело. Не в энчиладос и не в черных волосах. Все дело было в муже-греке; это из-за него она не чувствовала себя белой женщиной, и еще она боялась, как бы я не стал называть ее «миссис Пападакис».

– Кора. Отлично. Как насчет того, чтобы называть меня Фрэнк?

Она подошла и начала мне помогать. Стояла так близко, что я чувствовал ее запах. И я сказал ей прямо в ушко, почти шепотом: «Ну и как тебя угораздило выйти за грека?»

Она подскочила, словно ее хлыстом ударили.

– А тебя это касается?

– Да. Еще как.

– Забирай свой щиток.

– Спасибо.

Я ушел. Я пробил ее оборону – основательно, до боли. И теперь у нас есть общая тайна. Может, она и не скажет «да», но и не заложит меня. Она отлично все поняла, и поняла, что я ее раскусил.

* * *

Вечером, за ужином, грек разозлился на Кору – она отказалась добавить мне жареной картошки. Ему хотелось, чтобы мне у них понравилось и чтобы я не ушел, как все прочие.

– Дай парню чего-нибудь поесть.

– Еда на плите. Он сам не может взять?

– Да все нормально. Я еще не доел.

Однако Ник уперся. Будь у него хоть капля мозгов, дотумкал бы, что это неспроста – не такая она женщина, чтобы заставлять парня самого еду накладывать. Но он был глуповат и все брюзжал. Мы сидели за кухонным столом – они друг напротив друга, а я в середине. Я на нее и не смотрел. Хотя платье заметил. Такой белый форменный халатик, в каких щеголяют медсестры или продавщицы в кондитерской. С утра он был чистый, а теперь немного измялся и потерял свежесть. Я опять чувствовал ее запах.

– Да ради бога!

Она поднялась, чтобы положить мне картошки. Халатик внизу чуть распахнулся, и мелькнула нога. Кора принесла картошку, но есть я уже не мог.

– Ну вот, он теперь еще и есть не желает!

– Съест, коли захочет.

– Я не хочу. В обед сильно наелся.

Ник вел себя так, словно одержал важную победу, и теперь был готов великодушно простить жену – такой крутой парень.

– Она у меня хорошая. Моя маленькая беленькая птичка. Голубка моя белая…

Ник подмигнул и стал подниматься по лестнице. Мы остались вдвоем и не проронили ни слова. Потом он вернулся с большой бутылью и гитарой. Налил мне, но это оказалось сладкое греческое вино, и от него у меня в животе появилась какая-то тяжесть. Ник запел. У него был тенор – не слабенький тенорок, как те, что поют по радио, а сильный, и верхние ноты выходили слегка рыдающие, как на пластинках Карузо. Впрочем, я уже не мог слушать. Мне сделалось совсем худо.

Грек увидал, какое у меня лицо, и потащил на улицу.

– На воздухе станет лучше.

– Да я нормально…

– Сядь. Посиди спокойно.

– Идите домой. Я просто переел за обедом.

Он ушел, а меня вырвало. И черта с два виноват был обед, или картошка, или греческое пойло. Просто я так сильно хотел эту женщину, что желудок у меня ничего не принимал.

* * *

На следующее утро мы обнаружили вывеску на земле. В полночь поднялся ветер, а к утру началась буря – ну и сорвала ее.

– Ужас! Ты только погляди!

– Ветер был очень сильный. Я всю ночь не спал.

– Ветер-то ладно. Смотри на вывеску.

– Отвалилась.

Я пошел ее ремонтировать, а Ник то и дело выходил поглазеть.

– Откуда она у вас такая?

– Была здесь, когда я купил мотель. А что?

– Да паршивая. Удивляюсь, как у вас вообще бизнес идет.

Тут я ушел заправить машину клиента и оставил Ника поразмыслить над моими словами. Когда вернулся, он так и стоял, хлопая глазами, возле прислоненной к стене вывеске. Три лампочки на ней разбились. Я подключил ток – половина вообще не горела.

– Вкрути новые лампы и повесь – вот и ладно будет.

– Вам виднее.

– А что такое?

– Ну она… устарела уже. Теперь нигде таких не найдешь. Везде вешают неоновые. Они и на вид покрасивей, и электричества столько не жрут. И потом – что это за надпись? «Два дуба» – и все. Про закусочную – ни слова. От подобной рекламы аппетит не разгуляется. Человек не захочет остановиться и что-нибудь съесть. Такая вывеска приносит вам убыток, хоть вы этого и не замечаете.

– Поменяй лампы – и ладно.

– Почему не повесить новую?

– Некогда мне.

* * *

Очень скоро, однако, Ник пришел с листом бумаги. Нарисовал новую вывеску и раскрасил красными и синими мелками. Там упоминались и «Два дуба», и «еда», и «барбекю», и «опрятные опартаменты», и «владелец Н. Пападакис».

– Роскошно. У всех челюсти поотвиснут.

Я исправил ошибки, а он добавил к буквам завитушек.

– Ник, чего ради тогда вешать старую? Почему бы вам прямо сегодня не поехать в город и не заказать вот такую? Настоящая красота, можете мне поверить. Это очень важно. Вывеска – лицо заведения, согласны?

– Так и сделаю. Ей-богу, сделаю!

* * *

До Лос-Анжелеса было миль двадцать; Ник разоделся так, будто собирался в Париж, и отправился сразу после завтрака. Как только он уехал, я запер переднюю дверь. Потом взял со стола неубранную тарелку и понес в кухню. Кора была там.

– Вот. Тарелка осталась.

– Спасибо.

Я поставил тарелку – лежавшая на ней вилка задребезжала, словно бубенчик.

– Я тоже думала поехать, но у меня тут полно готовки, – и решила не ездить.

– Да и у меня много работы.

– Вам уже лучше?

– Все нормально.