Почти англичане

– В общем, ты ошибаешься. Никакой блестящий ум не нужен, и, разумеется, ты сможешь заняться историей, если захочешь.

– Но как?

– В каком ты учишься классе – в шестом? Гай, кажется, тоже…

– Нет, он пятиклассник, – говорит она, стыдясь за себя и за него.

– Что ж, у тебя полно времени все изменить. Ничего сложного. Поставь их в известность, а потом работай как черт, нагоняй программу.

– Правда?

– Правда.

Почему так трудно оторваться от его глаз? В груди распускается что-то нежное, что-то между болью и теплотой. Марина хочет сказать об этом мистеру Вайни, поднимает лицо, и он целует ее – мягко, почти по-отечески; а после отводит в зал.

19

Без двенадцати семь Лора входит в «Геркулес» на обочине Нью-Кент-роуд. Это, как она и думала, обычная забегаловка. Тем лучше: значит, дальше конспирации его усилия не зашли. Зная Петера, можно предполагать, что он ее не дождался. Лору мутит – от гнева, конечно же. Она даже говорить с ним не будет, решает она. Полюбуется только на его корчи и оправдания, а потом развернется и уйдет.

За столиком возле бара сидит мужчина. Высокий, как Петер, широкоплечий, как Петер, но с осунувшимся и грустным лицом; пивного животика как не бывало, вместо пышных темных волос – полудюймовая поросль. Ни улыбок, ни прикосновений. Между ними серым зловонным пятном проплывает прошлое.

– Привет, – говорит он, – вот и ты.

– Я отказываюсь верить, – говорит Рози в Вестминстер-корте, – что Марина не образумилась. Она и думать забыла об этом дурацком школьном обеде, как только положила трубку. Она ведь любит миссис Добош и Наташеньку, просто решила показать нам свою независимость. Может быть, стоит позвонить и узнать, как все прошло?

– Нет необходимости, – отзывается Ильди, слушая с закрытыми глазами Жаклин Дюпре.

– Конечно, нужно позвонить, – говорит Жужи. – Мы должны первыми узнавать обо всех ее школьных приключениях. Марина для таких вещей до нелепого взрослая, но как знать, как знать. И до чего же я ей завидую: первый расцвет любви, поцелуи в вишневом саду… Помнишь, Рози, как я выбралась из домика лыжников на встречу с Кишем Иштваном у моста, и его…

– Хватит, – говорит Рози, переходя с венгерского на английский.

Поцелуи растут. Они расползаются по коже, как лишай, а ты тем временем меняешься изнутри, думая лишь об одном: что все это значило?

– И еще одно…

Лора вполне освоилась. Петер заказал ей бокал красного вина, потом стакан воды, потом еще бокал красного, больше первого, и каждый раз, когда Лора готова разрыдаться от жалости к себе (вот уж он обрадуется), она вздергивает подбородок, отпивает глоток – и слезы отступают.

Все идет как по маслу. Между началом их семейной жизни – банкетом в отеле «Бейсуотер роял Эксельсиор» – и ее горьким финалом, развернувшимся к западу от Вестуэя, времени прошло всего ничего, так что Лоре не составляет труда в подробностях описать Петеру все его промахи. Их последствия – куда более богатый источник: унизительные долги, слухи, чувство вины, неопределенность, первичная детская травма. Сколько раз она мысленно повторяла эти упреки, представляя, как Петер ползает перед ней в грязи или обнаруживает свою никчемность. Оба сценария приносили ей облегчение.

Однако настоящий Петер не делает ни того, ни другого. Это сводит ее с ума. Он заладил одно – «прости, прости», – а Лоре нужно совсем не это. Он так не похож на мужчину, которого она знала: не пьет, не буянит, не пятится к выходу с очередным своим вшивым дружком. Одевается, как и раньше, по-идиотски: огромные ботинки, нарочито неказистая спецовка – этакий испанский кустарь, герой Гражданской войны. Жизнь успела потрепать их обоих. Ногти у него чистые.

Более того, он спокоен: кивает и строит гримасы, будто все это сделал с ней кто-то другой, а Петер по-дружески – ха-ха! – ей сочувствует. Хочет узнать о Маринином характере, о здоровье матери, но не узнает, не заслужил. Слишком уж легко – да Петер, похоже, и сам это понимает, будто хочет себя наказать. Отлично, пусть! Лора громоздит обвинения: припоминает ему и кладбище фотографий, за которым молча ухаживает Рози, и Маринины школьные сочинения на тему «Как я провела выходные», для которых она поначалу выдумывала экскурсии с папой, а потом перестала. Как он мог смеяться над странностями семьи, а потом бросить Лору на их милость?

И что он скажет в свое оправдание? Хотел прислать весточку, но боялся. Запутался. Не знал, как поступить, и чем дольше откладывал, тем трудней все становилось. Отсюда и непростое решение… ничего не делать.

Да, признает Лора, оправившись от такой наглости, им живется неплохо, учитывая все обстоятельства. Да, справляются. Нет, вряд ли что-то случилось за эти тринадцать лет, разве что преждевременный закат ее преподавательской карьеры, временно-постоянный переезд в дом его матери, смерть любимых тетушек – Китти в Детройте и Франци в Эдмонтоне, – воцарение миссис Добош и превращение их дочери («извини, моей дочери») в школьницу.

У него теперь короткие волосы – и до чего неуютно смотреть на этот большой красивый череп, на уязвимые виски. Лора хочет его ранить: