Почти идеальная семья

А потом, поколебавшись, она все же решилась. У нее оставался вопрос, который необходимо прояснить чем раньше, тем лучше. И корысть была ни при чем. Просто поступки для Леры Буровой всегда были важнее слов. И она спросила:

– А скажи-ка мне, Воропаев… В завещание ты кого еще вписал? Извини, я этот нюанс как-то пропустила. И раз уж ты сам об этом заговорил…

Муж ответил удивленно:

– Только тебя. А кого же еще? Что за странные вопросы, Лера?

Потом, сообразив, о чем она, добавил:

– Ты что, про Юлю подумала? Выбрось эту девицу из головы, Лела. Кстати, как она? У нас не появлялась?

Лера неопределенно пожала плечами, скроив кислую гримасу.

Леонид, расценив ее мимический жест по-своему, пообещал:

– Вот встану на ноги, разберусь с ней. Кнопочка, поверь, даже если я был бы на все сто процентов уверен, что Юлия мне дочь, то и тогда я обсудил бы нюансы с тобой, прежде чем вписать ее в завещание. Хотя в любом случае должен был тебя посвятить в ситуацию, но как-то так все навалилось разом… Нервничал я очень. Мне у тебя прощения попросить нужно бы, но только давай отложим, ладно? Что-то не очень здорово я себя чувствую сейчас.

Лера подумала, что с Юлей уже разобрались, но сообщить об этом ему не спешила. Зачем волновать? Лёньке и так досталось выше крыши. И потом, неизвестно еще, как он отреагирует. Это сейчас он хорохорится: разберусь, то-се… Юлька все же дочь ему. Хоть он и не уверен на все сто процентов. Плохо это или хорошо, что Лёнька никогда не узнает доподлинно, была ли Юля ему дочерью? Что они оба не узнают?

И что он имел в виду, интересно, когда сказал, что хочет с ней разобраться? Неужто она ему тоже успела насолить? Но все это неважно. А важно на самом деле, что перед лицом серьезной опасности Леонид завещал все что имел, Лере и только Лере. Это о многом говорит. Например, о том, что она и вправду для мужа самый дорогой человек. И может быть, он даже ее любит.

Однако что-то мешало Валерии испытывать радость в незапятнанном виде.

Желая быть честной перед собой, она вычленила некую эмоцию, которую охарактеризовала как абсурдную. Или подлую? Возможно, что и так.

Дело в том, что Лера радовалась, бессовестно радовалась, что муж обнаружился прикованным наручниками к ржавой кровати в подвале невменяемых «детективов», а не на шелковых простынях какой-нибудь одинокой гиены в ее слащавой двушке.

Не очень-то красиво испытывать подобное ликование, но Лере было чем оправдаться. Она слишком намучилась за последние недели, чтобы сейчас блистать внутренним благородством.

Другая на ее месте давно бы умотала на пляжи Турции или Египта, решив, что с нее довольно. А Лера пусть временами и думала о муже нехорошо, но шанс ему оставляла. И не сидела сложа руки, ожидая, что он выберется из передряг сам или его выручат отважные сотрудники полиции. Вон как Тоху Ефремова напрягла, хоть и напрасно старалась.

Поэтому, что касается неблагородных движений души, то она себе их простит, а Лёньку посвящать в них не будет, она не дура.

И про то, что в Глыбокоречинск моталась, и что Костика отправила секретаршу Веронику разговорить, Лёньке тоже знать не надо, необязательно. Наверное, ему будет неприятно, что Лера сомневалась на его счет, подозревая в интрижках.

Она заметила, что Леонид, прищурив глаз, наблюдает за ней. Не спит, значит. И Валерия безотлагательно потребовала, чтобы он объяснил, какого лешего ему приспичило дразнить Ефрема и размещать по всему Интернету пасквили в его адрес, да еще с угрозами неминуемой кары.

– Какого Ефрема? – открыв оба глаза, притворился шлангом Леонид.

– Такого. Чиновника из Гордумы.

– В думе есть чиновники?

– Не пудри мне мозги, солнце. Мне по фигу, чиновник он или представитель фракции эсеров. Но он важный перец, а ты затеял с ним бодаться. Объясни, зачем?

Вместо ответа Леонид скорчил мученическую гримасу.

Валерии стало стыдно, что совсем задергала мужа вопросами, ответы на которые она вполне могла подождать до Лёнькиного выздоровления. К тому же Лере показалось, что действие анальгетика подходит к концу и Лёньке реально делается худо.

Остаток пути она просидела молча, держа мужа за руку, и размышляла о случившемся.

Ей вдруг подумалось, что «объявление войны Англии» являлось чистой пустышкой и абсолютным фарсом. Навряд ли Лёнькин памфлет дошел бы до того, кому предназначался. Будет, что ли, Тоха шариться по всем соцсетям и форумам, маясь от безделья и не зная, как убить время?

И выходит, что Бурова, как последняя идиотка, сдала мужа коррумпированному крокодилу.

На душе стало погано. Значит, ничего не закончилось? Ожидается еще и реакция Ефремова?

Валерия шепотом ругнулась, высказав в свой адрес несколько энергичных слов, но ей не полегчало.

Хорошо бы понять, что Тоха имел в виду, когда пообещал Лере подумать. О чем он собирался думать, если, как только что выяснилось, к Лёнькиному исчезновению он рук не приложил и в своих застенках не держал?

Или это не факт? Или как раз он-то и приложил, и держал? То есть ты хочешь сказать, что Тоха Ефрем и есть Фогель? Полный абсурд, детка. Он одновременно и вороватый чиновник, и вульгарный шантажист?