Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю»

«Мы были в приятельских отношениях, – рассказывал мне Нилсон. – В качестве репортера я сопровождал его в поездках по миру, и при каждой встрече он говорил с уважением: «Твой отец был каменотесом». В его глазах это свидетельствовало о моем хорошем происхождении – у него было романтическое представление о честном труде. Сам Пальме родился в дворянской семье. Он мог убедить в своей правоте любого, но, конечно, прибегал и к нечистоплотным способам. Он же был политиком, а политикам приходится марать руки, иначе они не выживут».

Нилсон считает себя «шведским диссидентом» – он не поклонник социал-демократии и никогда таковым не был. Он уехал из страны в 1968 году и с тех пор бывает здесь только наездами. Я поинтересовался его мнением о моей теории шведского тоталитаризма. Мы говорили об этом в столовой газеты Expressen, для которой он пишет комментарии.

«В некотором смысле это действительно тоталитаризм. Конечно, он не так ужасен, как в нацистской Германии или в Северной Корее, сравнивать их нельзя. Это такой ползучий тоталитаризм, когда выгодно поступать, как все. Никто не ставит под сомнение существующий тип общества – это главное, что мне не нравится в Швеции. Можно считать, что это массовая идеологическая обработка».

Видимо, так должен считать и Эке Даун, которые пишет в «Шведской ментальности», что «любое отклонение от групповых норм или общепринятых групповых стереотипов поведения потенциально опасно для индивидуума». Но когда я спросил его о шведском тоталитаризме, он отверг мою теорию: «Нет, я не соглашусь с таким определением. Это не то, что навязывается нам сверху. У нас современное государство, которое должно быть организовано именно таким образом».

Отрицая идею тоталитаризма, и Берггрен, и Даун обращают внимание на другой важный фактор развития Швеции в последнем столетии – модернизм. Как сказал мне Даун: «Шведов не интересует история. Шведы рассматривают свою страну в контексте модерности».

Хенрик Берггрен сравнивает Швецию и Великобританию: «У британцев интересное отношение к модерности. Вы не модернисты. И в этом – огромная разница. Мне нравится, что аргумент «это современно» не звучит в Британии решающим, как в Швеции. Но с другой стороны, в какой-то момент надо вытолкнуть себя к модерности. Британия сопротивлялась этому и застряла в старых, не слишком действенных механизмах».

И все же, почему шведы так долго позволяли одной партии пользоваться огромной властью и проводить политику, лишающую их существенной части доходов? Я не сомневаюсь, что шведские социал-демократы приходили к власти в результате честных и демократических выборов. Но почему постепенное размывание личных прав и свобод в условиях тяжелого налогового пресса ни разу не заставило шведский народ сказать: «С нас хватит!»? Или они просто не замечали этого, как лягушка, которую медленно подогревают в кастрюле с холодной водой?

Когда ребенком я читал о Берлинской стене, меня всегда поражало одно: «Ведь восточногерманские власти возводили эту стену достаточно долго, почему же берлинцы не восстали, чтобы остановить их?» Может быть, перед лицом постепенного, но неуклонного усиления центральной власти и ее проникновения в их жизнь шведы тоже испытывали некий коллективный ступор? Неужели они никогда не ощущали эти щупальца?

41 Чистая раса

Если уместны параллели с миром животных, то шведов можно сравнить не с лягушками, а с усердными рабочими пчелами, которые радостно трудятся на благо своего улья. Но что сделало их такими подходящими субъектами для благотворного тоталитаризма?

Этому способствовал целый ряд исторических факторов: предполагаемый эгалитаризм викингов; лютеранство с его упором на коллективное самопожертвование, социальную справедливость, равноправие и сдержанность; относительно слабая феодальная система; высокая централизация власти начиная с шестнадцатого века; наконец, появление профсоюзов и кооперативного движения. И главное – безземельных крестьян в Швеции было значительно больше, чем, скажем, в Дании, а степень концентрации национальных богатств в руках небольшого числа богачей была очень высока. Это общество созрело для, не в обиду социалистам будь сказано, коллективного социального реванша.

Голодное и покорное население с готовностью отдалось под начало несвятой троицы: социал-демократической партии, Шведской конфедерации профсоюзов (LO) и Ассоциации работодателей (SAF). Основу последней составляли менее двадцати семей, главной среди которых считались промышленники и банкиры Валленберги, чья роль была особенно примечательной.