Почти как люди

Мы выползаем в тряский вагонный коридор, пошатываясь бредем по нему. Изо всех купе доносятся радостные пьяные возгласы, где-то вибрирует заливистый женский смех, кто-то уже мучает бог знает откуда взявшуюся гитару… Коллектив отдыхает. Коллектив набирается сил и вдохновения перед завтрашним концертом в столице.

В тамбуре, где, разумеется, курение было запрещено, мы, поколебавшись некоторое время лишь для проформы, извлекли сигареты, но закурить не успели – тревожно взвизгнула едва закрывшаяся за нами дверь, и в тамбур шагнула не молодая, хоть ещё и не успевшая растерять остатки былой привлекательности проводница.

– Хотите, чтобы я вас с маршрута сняла?– сварливо поинтересовалась она, елозя по нам полным негодования взглядом,– сейчас начальника поезда позову, и на следующей станции к херам собачьим…

– Ну что ты, что ты, милая,– Полпальца, опершись плечом о стенку и вальяжно закинув ногу за ногу, широко улыбнулся,– откуда ж ты у нас такая зубастенькая?

Я уже не раз слышал о колдовском обаянии серого кардинала виолончельной группы, но ещё ни разу не доводилось видеть его в действии – сейчас Полпальца предстал передо мной, по меньшей мере, коварным венецианским сердцеедом, чьим серенадам самозабвенно внимает с балкона какая-нибудь придворная фрейлина, а не малое количество выпитого лишь добавляло ему шарма – Дон Жуан, захмелевший от любви, это ведь так естественно! О, Донна Анна, будь же милосердна, впусти его в свою душу!

– А ну, марш в свое купе, и чтоб я больше вас не видела!– буркнула проводница, судя по всему, не слишком падкая на пьяных обольстителей, пойманных на месте преступления.

Делать нечего – пожали плечами, вернулись в купе, выпили ещё.

– По-моему- не ебабельная,– первым прокомментировал случившееся Февраль.

– Да что ты понимаешь?– тут же возмутился Полпальца.

Кажется, история в тамбуре его несколько опечалила – потерпевший фиаско идальго в разношенных штанах с лампасами и мятой, видавшей виды футболке, угрюмо смотрел в одну точку, машинально вертя в руках пустую рюмку и время от времени озадачено почесывая выдающийся живот.

– Не все ж коту масленица,– вполне мирно заметил Анатольич с верхней полки.

– Ну вас в жопу!

Полпальца резко встал, схватил со столика уже порядочно опустевшую бутылку коньяка, и, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, покинул купе, громко хлопнув дверью.

– Во даёт,– восхитился Февраль,– белку поймал, что ли?

Я понимал, что дело обстоит несколько сложнее, да и все, думаю, понимали, но разбираться в этом сейчас совершенно не хотелось, а хотелось извлечь из хрусткого пакета под столом баночку пива, стремительно прикончить ее, бесстрашно и самозабвенно понизив градус, а после завалиться спать под уютный перестук колес. Лишь одно обстоятельство мешало реализации такого великолепного плана – пакет под столом был предательски пуст.

– В вагон-ресторан?– предложил Февраль,– коньячок пивалдой шлифанем, и в люльку.

Анатольич с грустью отказался, сославшись на возраст, а я, разумеется, согласился.

В вагоне-ресторане мы встретили Толика, чрезвычайно обрадованного нашим появлением – взяли пива, присели за свободный столик, разговорились, и все бы ничего, да только спустя полчаса выяснилось, что пить уже категорически нечего, а общая жажда праздника все ещё не утолена.

– У меня в купе вино есть,– сообщил Толик.

– Тащи.

– Если уйду, то есть риск, что уже не вернусь.

Пошли, стало быть, вместе.

Ну а дальше мир стал мягким, как суфле, таинственным, как сон шизофреника, и потрясающе незапоминающимся, как параграф из учебника по высшей математике. Толик и Февраль куда-то пропали, зато появился заспанный проводник, которого я тряс за плечо, в ожидании ответа.

– Стоянка пятнадцать минут, но я не советовал бы вам…

Перрон, сладковатый и свежий ночной воздух, я курю, тщетно стараясь сфокусировать взгляд на расплывающихся предметах – фонарный столб, синий бок вагона, окно вокзала, какой-то ларек… И надо всем этим – музыка. Величественная, прекрасная музыка. Кажется, Малер.

– Заходите в вагон, сейчас поедем,– долетает до меня голос проводника из соседней вселенной.

– Ага,– я киваю,– а ты музыку слышишь?

– Слышу.

– Как, и ты тоже?!

– Тоже.

– вот прямо сейчас?!

– Прямо сейчас. Заходите в вагон и коллег своих поторопите.

– Каких коллег?

– Тех, у ларька.

Я покорно, пошатываясь, как мне кажется, на ветру, дохожу до ларька. Действительно, коллеги – Ярослав, он же Ярик, с трудом удерживающий себя на ногах, перегнулся через прилавок и на вытянутой руке держит под ухом у пасмурноликого продавца телефон, из динамиков которого льется монументальная симфония.

– Это Малер, понимаешь?– втолковывает продавцу Ярик,– Малер, блядь! Гений, сука!

Я беру Ярика под локоть, тащу назад, к вагону, попутно слушая лекцию о великом, сука, наверное даже величайшем, так его перетак, композиторе.

А дальше – пробел. Черная дыра. Вакуум.

И голос будиста Шуры:

– Солист пропал, понимаешь? Это катастрофа!

– Какой солист, Шурка?– нехотя возвращаясь к реальности, бормочу я.

Оглядываюсь по сторонам – ага, я все ещё в поезде, все ещё куда-то еду…