Почти как люди

– Как, какой? Да пианист, с которым мы Баховский ми мажорный концерт играем завтра.

– Куда пропал?

– Скорее всего сошел на прошлой станции, и все, с концами.

– Так,– я озадаченно почесал затылок, попробовал отыскать в голове хоть одну рациональную мысль, не нашел, расстроился,– и что делать будем?

– Нужно к инспектору идти.

Опять вагонные коридоры, опять вежливое постукивание костяшками о дверь чьего-то купе… Хотя, почему это – опять? К кому это я уже стучался? Ладно, после разберемся.

Инспектора в купе нет, зато есть Петька, арфистка Вика, и две пустых бутылки из-под красного сухого на столике.

– После его ухода из моей жизни я как будто дала трещину,– не обращая на мое появление никакого внимания, вещает Вика.

– Петька, где инспектор?

Петька лишь машет на меня рукой, словно отгоняя назойливую муху.

– Я как будто дала трещину…

– Петька, где инспектор?

Петька приобнимает Вику за плечи, одновременно с этим одарив меня красноречивым взглядом, мол, куда идти знаешь, а дорогу показать не могу – занят.

– Я как будто дала трещину…

– Что такое "как будто"? Дала, или нет?– интересуется он.

– Дала,– признается Вика.

– Ну и ладно,– ласково, хоть и не слишком членораздельно говорит Петька,– я не собственник. А этот Трещин, он из наших хоть? Или из другого оркестра?

Понять, шутит он, или просто уже в стельку, я не успеваю – кто-то подходит сзади, дёргает за рукав. Оборачиваюсь – передо мной стоит низенький, пухленький человечек, во фраке поверх красной вязаной кофты.

– Мужик, ты рано переоделся,– говорю,– концерт завтра только.

Человечек ещё какое-то время стоит, пошатываясь, явно ничего не понимая, а затем проворно ныряет в свое купе.

– Иди к себе, поздно уже,– вздыхает Шура.

– А инспектор как же? А солист?

– Это и был солист. Видимо – нашелся. Тебе бы поспать немного…

Пожав плечами, побрел назад, в свой вагон, спотыкаясь через каждые три-четыре шага. Миновав грохочущий тамбур чуть не врезался в Полпальца, избивающего кулаком ни в чем не повинную дверь купе проводницы.

– Милая, ты такая милая…– стонал Полпальца.

Диагноз был ясен – пьян до полной потери себя.

Пока я шел по коридору, Полпальца все повторял:

– Милая, ты такая… такая милая…

Кажется, наш идальго никак не мог подобрать подходящего эпитета, и от этого ужасно страдал. Однако, когда я уже шагал в свое купе, до меня долетело:

– Милая… Ты такая милая…Я прям хуею!

"Достойно,– почему-то подумалось мне,– если осаждаемая крепость не падет даже после такого, значит это зажравшееся, блядское человечество обречено".

В купе уже все спали – свет не горел. Я, не раздеваясь, лег на свою нижнюю полку, ещё какое-то время рассматривал силуэты пустых бутылок на столике и отблески проносящихся мимо полустанков в квадрате окна, а потом как-то незаметно провалился в тяжёлый, не слишком приятный сон. Сколько спал – не знаю. К яви же меня вернул страшный грохот. "Вот и все,– сверкнула перепуганная мысль в сонном и пьяном мозгу,– поезд сошел с рельс, сейчас все кончится. Боже, как не правильно я жил…". Однако, как следует вглядевшись в душную купейную темноту, я разобрал некий крупногабаритный предмет, лежащий на полу.

– Что это было?– донёсся до меня голос одного из попутчиков.

– Кажется, виолончель сверху рухнула.

– Не, это не виолончель.

Тут же мгновенно протрезвев и покрывшись холодным потом (сразу представился мой футляр, лежащий на полу, а в нем – груда щепок, бывшая некогда инструментом), я нагнулся, вытянул руку… Пальцы коснулись чего-то теплого. Ещё ничего не понимая, я поднес руку к лицу, и, в очередном коротком проблеске за окном, увидел на ладони кровь. В этот же самый миг другой мой сосед сообщил:

– Это не виолончель. Это Ярик со своей полки сверзился.

Я толкнул дверь купе, и внутрь хлынул тусклый коридорный свет, вырвавший из темноты кусок пола, с лежащим на нем телом. Из-под тела растекалась красная лужа.

– Покойся с миром, мастер,– изрек кто-то благоговейным шепотом,– все от синьки ебаной.

– Мужики, делать-то что?– меня накрыла волна тупого, животного ужаса,– нужно скорую!

– Для начала поезд остановить нужно. Беги в тамбур, дерни стоп-кран. Только все равно уже поздно. Так башкой шарахнуться – это ж надо…

Я выбежал из купе, на подгибающихся, ватных ногах проковылял по коридору до тамбура. Стоп-крана в тамбуре не обнаружилось, зато обнаружился Полпальца, ещё более пьяный, чем был. К тому же, не один – идальго одной рукой обнимал за талию ту самую проводницу, а в другой держал дымящуюся сигарету. Вид у них был такой, будто обоим по шестнадцать, и вот-вот должен случиться первый поцелуй, а за ним и все остальное, тоже первое.

При моем появлении проводница дернулась, а Полпальца раздражённо крякнул – идиллия была грубо нарушена.

– Где стоп-кран?!– ошалело вскричал я.

Проводница испугано пискнула, а Полпальца с самым спокойным видом поинтересовался:

– С хера ли он тебе, малый?

– У нас Ярик с полки упал! Насмерть!

Проводница опять пискнула – на сей раз уже громче. На лице Полпальца не дрогнул ни один мускул.

– Ярик, говоришь? Ну пойдем, глянем.

И уже выходя из тамбура, бросил проводнице через плечо: