Почти луна

Отец никогда не был особо компанейским парнем. Но, встречаясь с соседями в местной бакалее, неизменно демонстрировал приветливость и вежливые манеры, за что его и любили. Он пытался объяснить неспособность матери выйти на дорогу.

— А почему она тогда никого не позвала? — спросил мистер Толливер, живший за углом и водивший свою жену на унизительные прогулки, во время которых заставлял ее размахивать руками и высоко поднимать ноги — этакий марширующий отряд из одной-единственной женщины.

«Миссис Толливер — полная женщина, — говорила мать. — Нечего было жениться на полной девушке, коль тебе не нужна полная жена».

— Клер замерла, — пояснял отец. — В прямом смысле замерла на месте. Она не могла помочь ему.

Когда люди, жившие по соседству, ехали домой с работы, полицейские останавливали их и просили оставить машины и идти пешком или, если им так удобнее, развернуться и сделать круг. Но большинство оставили машины и вышли, присоединившись к толпе, которая стояла на лужайке Бекфордов по ту сторону улицы.

Казалось, они больше злятся на мать, чем на безликого, безымянного незнакомца, скосившего Билли Мердока. Все вновь присоединившиеся по два-три раза выслушивали рассказы, стараясь вообразить, как вообще возможно то, что сделала моя мать. И не то чтобы они понимали. Скорее, механически запоминали. Клер Найтли, чьего мужа все знали, стояла у себя во дворе и смотрела, как мальчик умирает. Она не помогла. Она не подошла к нему. Никто не спросил о том, что годы будет терзать его родителей: «Клер Найтли вообще говорила с ним? Она хоть что-то сказала?»

Ответ заключался в том, что моя мать одновременно плакала и пела.

Она стояла на краю своего участка и отчаянно терла грудь острыми костяшками правой руки. Левая порхала от головы к боку и обратно.

— Билли, — вновь и вновь повторяла она, словно имя могло подтащить его поближе.

Голова его лежала на дороге, лицом к ней. Глаза были открыты. Она видела, что его губы шевелятся, но не могла заставить себя перестать повторять его имя, чтобы расслышать слова. Повторяя «Билли», она удерживалась в настоящем, и почтовый ящик служил ей якорем. Инстинктивно она знала, что именно это должна делать, если хочет помочь ему.

Когда в ее речитативе образовалась пауза, она услышала его.

— Мэм?

Тогда она и поняла, что не сможет ничего сделать. Она более не утруждала себя произнесением его имени. Она смотрела на, него. Стояла там, где стояла, массируя и растирая грудь, пока, как обнаружил отец двумя днями позже, не протерла кровоточащую впадину от горла до грудины.

А еще соседи так и не узнали, что мать пела ему. Каждый раз, когда эта песенка доносилась до меня через отдушину между ее спальней и ванной, она возвещала мне о наступлении тяжелого денька. Этот стишок она помнила с детства и пела его беспрестанно, слова речитативом лились друг за другом.

Ах, как же мил и чист цветок!
Нарциссы в мае всходят в срок.
Цветами девушки слывут —
Порой их Розами зовут.

Она бормотала еще несколько строчек, слова которых, полагаю, забыла давным-давно. Стишок успокаивал ее, и я это знала, но когда подходила к спальне спросить, не нужно ли ей чего, то стояла в дверях, ожидая конца песенки.

Мать пела эту бессмыслицу Билли Мердоку, пока не подъехал грузовик с продуктами, направлявшийся к Левертонам, которые в честь годовщины свадьбы укатили днем раньше в путешествие. Молодой человек с хвостиком, в белом комбинезоне выскочил из него и вихрем пронесся мимо матери. Он взлетел по ступенькам, вбежал в открытую дверь нашего дома, отыскал телефон на боковом столике в общей комнате — рядом с диваном, на котором лежали наполовину рассортированные трусы и носки, — и позвонил в больницу.

К тому времени как приехали «скорая» и полиция, Билли уже умер, и у всех полно было вопросов к странной женщине, напевающей странную песню.

После этого мы не открывали шторы и притворялись, что мусор падает на нашу лужайку случайно. Я шесть недель не ходила в школу. Встречалась с Натали на деревянной скамейке в парке, в пяти кварталах от нашего дома.

— Еще рано, — говорила она мне и передавала уроки, которые я пропустила.

Даже ее родители предпочитали, чтобы я больше не заходила к ним.

— Ненавижу это, — отвечала я.

— Помнишь Анну Франк? — как-то раз сказала Натали. — Притворись, будто ты — как она и не можешь никуда ходить, пока снова не станет можно.

— Анну Франк погубили!

— Это можешь пропустить, — разрешила Натали.

Я начала проводить время за подсчетами. Я учусь в предпоследнем классе. Еще восемнадцать месяцев, и можно будет как-нибудь сбежать.

Матери об этом я не говорила. Дома все крутилось вокруг нее еще больше, чем раньше. Первые шесть месяцев после смерти Билли мы с отцом здоровались шепотом и, словно мыши, разбегались по темным углам, едва звонили в дверь, в надежде, что незваный гость уйдет. Однажды в переднее окно влетел камень, и мы скрыли это от матери, заявив, что отец потянулся перевернуть газетную страницу и проткнул локтем стекло.