Почти луна

Когда Джейк начал покидать студию, которую мы устроили за драпировкой в гостиной, и выходить на мороз, я не стала задавать вопросов. Сперва он уходил на день и спешил домой в бледно-голубом «жуке». Машина тряслась до нашего временного факультетского жилья — сборного дома из гофрированного железа — и с шипением внезапно останавливалась. Мы жили недалеко от города, и я могла пройтись, если нужно было выполнить какую-то рутинную работу. Кроме того, мне надо было заботиться об Эмили и Саре. Он возвращался наполовину замерзший и взвинченный, говорил о льде на листьях и о том, как подземный ручей извивается у подножия дерева.

— И ягоды. Эти темно-красные ягоды. Если раздавить их, получится густая тягучая краска!

Я положила трубку и повернулась к косе матери, пульсирующей на постели. Конечно, хранить ее слишком опасно. Я взяла оранжевые ножницы из стакана для карандашей на туалетном столике и подошла к кровати.

В ванной я наклонилась над унитазом, присела, чтобы ни волоска не улетело прочь, и начала медленно резать косу на мелкие кусочки.

Для операции на толстой кишке ей сбрили все остатки лобковых волос. Укрывая ее по вечерам одеялом, я думала о том, что мы завершили полный круг.

— Все равно что возиться с огромным ребенком, — сказала я Натали. — Когда у нее нет сил воевать, она попросту наваливается на меня, как будто мы не сражались друг с другом полвека.

Натали слушала меня и задавала вопросы. Ее родители были моложе моих на десять лет и переехали в жилой комплекс для престарелых на краю вечно затопленного поля для гольфа. Ее мать бросила пить и возглавила местный кружок оздоровительной ходьбы.

«Что я скажу Натали?» — подумала я.

При этой мысли ножницы порезали мне палец. Кровь растеклась по воде, смешавшись с волосами. Покончив с косой, я встала и спустила воду, подождала, пока наберется новая порция, и снова спустила. Надо бы налить попозже немного «Софт скраба» и прочистить под ободком.

Я вспомнила, как водила мать к врачу. Одеяла, полотенца, постоянное умасливание. А однажды она пришла и сняла свои покрывала, и никто не узнал, что она не просто немного пугливая и странная. Она могла стонать и царапаться, но, едва мы открывали входную дверь, начинала играть.

Я присутствовала при ректальном осмотре матери, когда она, припомнив давно лелеемые понятия о гостеприимстве, попыталась отвлечь молодого интерна рассказом о дотошной реконструкции Монтиселло, имения Томаса Джефферсона, о чем прочла в журнале «Смитсониан». Я сидела рядом в кресле для посетителей и ничего не могла поделать. Интерн, родом из западной Индии, был слишком вежлив, чтобы продолжать осмотр, пока мать болтает. В результате наш визит затянулся весьма надолго.

Когда я зашла в гардеробную, то услышала голос Джейка сквозь половицы, но слов разобрать не смогла. Отказавшись от косы, я открыла нижний ящик комода и достала сорочку цвета розовых лепестков.

Я спустилась вниз в старом черном свитере и джинсах. Сорочка ниспадала с моих бедер, как туника. Поскольку я зарабатывала на жизнь, снимая одежду, никто особо не замечал, в чем я езжу в Уэстмор и обратно. А такой наряд может понравиться Саре, когда она придет.

Джейк стоял на кухне и залпом пил рюмку за рюмкой.

— Я рассказал Эмили, — сообщил он.

— Что ты сделал?

— В кошмарные детали вдаваться не стал, сообщил только, что ее бабушка умерла. Мне надо было с ней поговорить. Они ждали меня в начале будущей недели.

— О, — произнесла я.

Я знала, какую форму принимает при этом слове мой рот.

— Она не приедет.

Я вспомнила, как Лео выскользнул из пальцев моей матери и упал, с каким звуком его мягкий череп стукнулся о край стула. Эмили позвонила мне, вернувшись домой.

«Я не виню тебя, мам, и дело не только в Лео. Я больше не могу быть с бабушкой».

— Тем лучше, — сказала я, хотя невольно восприняла это как отказ.

Джейк начал вдаваться в подробности. О том, как Эмили сказала, что сочувствует мне и надеется, что это ознаменует начало переходного периода к обретению жизненной силы и прочую инь и ян чепуху, в которую они с Джейком верили. Мой взгляд переместился на пустую кормушку, висевшую на кизиловом дереве над сухой и бесполезной ванночкой для птиц. Кормушка слегка покачивалась на ветру. Казалось, она высмеивает мою тоску по матери, пустая пластмассовая банка без пищи.

Эмили обожала материнство с того самого мига, как была зачата ее старшенькая, Дженин. Я наблюдала, как она поднимает детей и зарывается носом между их головами и шейками, просто чтобы вдохнуть их запах.

— Почему ты здесь? — спросила я Джейка. — Серьезно.

Он закрутил крышку бутылки с водкой и отнес ее в антикварный барный шкафчик, переданный мне матерью после смерти отца.

— Потому что ты — мать моих детей.

Он стоял спиной ко мне. Поставил телефон на бутылки, сгреб подушку с буфета и запихал ее туда же. Не знаю, прибавило или убавило это безумия происходящему; Джейк всегда педантично возвращал вещи в точности на место.

— И, — добавил он, оборачиваясь, — я ненавидел твою мать за то, как она обращалась с тобой.

— Спасибо.

— Где ее коса?

— Сколько водки ты выпил?

— Достаточно. Где коса?