Почти мертвы

Но Холли была другой. Она ни на кого не охотилась. Она знала, каково это – расти в нищете, когда внутри плещется отравляющая смесь из томления и стыда, ведь ты видишь, как другим само идет в руки то, ради чего тебе приходится помучиться. Она знала, каково это – оказаться среди богачей, которые не считают тебя достойной, быть окруженной вещами, предназначенными для других, понимать, что даже с новой машиной, сверкающими туфлями и модной прической ты так и останешься самозванцем в собственной жизни. Как и я, она жила, поглощенная глубочайшим горем из-за потери человека, который старался подарить ей комфортную, безбедную жизнь, но умер прежде, чем смог разделить ее с ней.

Мы с Холли были почти ровесниками – ей тридцать семь, а мне тридцать восемь. Интересно, если бы мы встретились при других обстоятельствах, если бы между нами не стояла эта ужасная авария, мог ли я ей понравиться? Естественно, я никогда не говорил с ней о себе, и она понятия не имела, как много у нас общего. Или как глубоко меня тронули ее стоическая цельность и мягкая красота. Я был готов к встрече с другого рода женщиной, к другой жизни, когда тебя заботит не одна лишь карьера, а нечто более глубокое. Я понял это благодаря Холли. И теперь пути назад уже не было.

Я никогда не скажу ей о своих чувствах, это было бы совершенно неуместно. Что, впрочем, не мешает мне мечтать об этом.

Энди

Три месяца назад

Когда прибыл курьер с письмом, я уже знал, что там плохие новости. Мы просрочили платеж по ипотеке, и у меня лежал еще десяток неоплаченных счетов. Поездка с Татум к врачу после того, как она упала с качелей, и ее рука раздулась как футбольный мяч, стоила больше четырехсот долларов, а я еще не заплатил ни цента. С запястьем все оказалось в порядке, чего не скажешь о наших финансах.

У нас ничего не осталось, в буквальном смысле.

Я удивлялся, почему Либби еще со мной не развелась. А потом понял – мы не можем позволить себе развод. У нас просто нет денег на адвокатов, а на то, чтобы содержать два жилья вместо одного, и подавно. Если мы разведемся, Либби придется жить в дерьмовой однокомнатной квартирке, а мне – в картонной коробке.

Я вздохнул и посмотрел на обратный адрес письма. Слов «коллекторское агентство» там, конечно, не было, кредиторы не такие дураки. Они не хотят спугнуть должника, прежде чем он распишется в получении, иначе письмо вернется к ним так и неоткрытым.

Фамилия отправителя была мне незнакома, непохоже, что это кто-то из тех, кому мы задолжали. Впрочем, ничего удивительного – у меня накопилось уже столько долгов, что знать всех кредиторов поименно я и не мог. Я уже собрался открыть письмо, как вдруг заметил, что оно адресовано не мне. А Либби.

Я разнервничался, и тому были причины. Может, она все-таки обратилась к адвокату по разводам? Ее родители никогда не предлагали нам финансовую помощь, но наверняка могли дать денег дочери, чтобы та наконец покончила со своим дерьмовым браком. После развода она бы переехала обратно в Нью-Йорк, а я не смог бы долго бороться за опеку, и переехал бы следом за ней, чтобы видеться с детьми. Развод покончит с моей карьерой. Эта мысль в равной степени наполняла меня разочарованием и облегчением.

– Это для меня? – спросила Либби, вдруг появившаяся откуда ни возьмись.

Она как кошка, я никогда не слышу, как она подходит. А может, поток мучительных мыслей был настолько громким, что звук шагов в нем просто утонул.

– Да, – как ни в чем не бывало произнес я, а потом отдал ей конверт.

Но она его не взяла. Она посмотрела мне в лицо карими глазами. Если я лишусь карьеры, это разобьет мне сердце, но если лишусь ее – сердце рассыплется в прах.

– Можешь открыть, – сказала она.

Я попытался понять, о чем она думает. Обычно я неплохо считываю язык тела. Она держала руки на бедрах, что обычно означает уверенность, но также может говорить о скуке или нетерпении. Ее губы были сжаты и слегка растянуты в улыбке. Люди чаще всего так улыбаются, когда жалеют тебя из-за того, что случилось или вот-вот случится. Для меня это в любом случае не предвещало ничего хорошего.

Наверное, Либби заметила мои колебания и неуверенность, потому что поторопила:

– Ну, давай. Оно тебя не укусит.

Она переступила с ноги на ногу. Если руки на бедрах означали нетерпение, то оно усилилось.

Я сунул большой палец под клапан конверта. Бумага была плотной и гладкой, такой обычно пользуются дорогие адвокаты, и я старался скрыть волнение, извлекая содержимое. Две скрепленные вместе страницы. Первая – письмо.

– «Дорогая миссис Беренсон, – прочитал я вслух. – Рады сообщить вам, что круглый бриллиант весом в два с половиной карата, который вы нам доверили, продан».

Я остановился и посмотрел на Либби. Ее улыбка дрогнула. Глаза блестели от слез.

– Ох, Либби… – выдохнул я, выпуская письмо из пальцев.

По ее щеке скатилась слеза. Я притянул жену к себе и обнял. На второй странице был чек с круглой пятизначной суммой, которая даст нам снова вздохнуть свободно.

– Я по-прежнему в тебя верю, – сказала Либби, уткнувшись мне в грудь.