Почти понарошку

С этими словами она приблизила свое лицо к его и закусила губу, как часто делала, когда ждала, что он ее поцелует. А потом сама приникла к его рту своим. Герман зло захватил ее губы, которые он помнил до сих пор. Их вкус, мягкость, все, что они умели. Рука его крепко прижалась к коже, заметной между поясом юбки и блузкой. Кожа была прохладной, почти сразу покрылась мурашками от его прикосновения. И Юлька глухо застонала, пересаживаясь на его колени и не останавливаясь – поцелуй захватил все ее существо. Она любила целоваться и делала это так, что у партнера сносило голову, и продолжение было неминуемо.

Продолжая целовать, Герман прижимал ее к себе все крепче. Но вдруг, словно обжегшись, одернул руку и отстранился. Юлька, не понимая, в чем дело, стала покрывать быстрыми поцелуями его лицо, спускаясь по шее к вырезу реглана. Царапала ногтями ткань, пробиралась пальцами ниже, к застежке джинсов.

Герман перехватил ее руку, сжав в ладони, и зашептал:

- Юль, все. Все. Перестань. Все, что было, прошло. Совсем.

- Что? – только и спросила она, чуть отдалив свое лицо от его. – Не глупи, ты же хочешь…

- Это не имеет никакого значения.

- Господи, ты о чем? – хохотнула Юлька и недвусмысленно двинула бедрами. – Ты хочешь, я хочу…

- Не хочу.

- Как это?

- Обыкновенно.

Юлька сглотнула и скатилась с его колен назад на диванчик.

- И что это значит?

- Только то, что все навсегда закончилось.

Она поморщилась, соображая, а потом ее красивое лицо исказилось усмешкой.

- Понимаю, - протянула она. - Тебя все еще мучит история с абортом. Да, это единственное, в чем я виновата перед тобой так, что не отмыться… но если я кого-то и вижу отцом своих детей, то только тебя.

- Да неважно все это, правда.

- Неважно? – ее брови взметнулись вверх. – Неважно? Это то, что я тебя люблю, неважно? Твое желание отомстить идет так далеко, что тебе плевать? Ведь ты же тоже любишь меня!

- Не люблю. Больше не люблю, - легко произнес Герман. Так, будто понял это очень давно, а не только сейчас, когда Юлька заявила ему обратное.

Она огорошенно смотрела на него, ничего не понимая. И, когда вопрос с ее губ все-таки сорвался, он прозвучал, почти как если бы она была обиженным ребенком:

- Тогда зачем ты приехал? Ты же знал, зачем я тебя зову. Ты не мог не знать. Мы оба понимали, что будем мириться, а потом трахаться. Ты все бросил, оставил жену и примчался сюда ко мне! Зачем?

Герман пожал плечами.

- Не знаю. Попытался дружить, как ты предлагала.

Сказал и мысленно выругался. Порочный круг дружбы, навязанный ему повсеместно, пора было решительно разрывать.

- Господи! Я два месяца таскалась к тебе пить чай – по-твоему, потому что дружила? Я Эгембердиева у тебя на глазах соблазняла, чтобы ты прочувствовал, каково мне смотреть на тебя и эту твою! Ну не могу я без тебя!

- Между прочим, Руслан – нормальный мужик. Присмотрелась бы, а?

- Это ты мне сейчас советуешь? Гера! С тех пор, как мы разошлись, не было у меня никого, слышишь? И я даже почти перестала ревновать тебя к твоей жене – вот, до чего я дошла! Мне просто больно и… И я рассчитывала на то, что она – временное явление.

- Знаешь, мне кажется, мы оба в чем-то просчитались… Я пойду. Ты права, мне не нужно было приходить. Но так уж получилось.

Юлька побледнела, взгляд ее сделался пронзительным, каким-то незнакомым, у нее никогда не было такого взгляда.

- Гера, ты же навсегда уходишь, да?

- Да, - Герман поднялся.

- Тогда удовлетвори мое любопытство. Ты просто меня разлюбил? Или, и правда, любишь свою ветеринаршу?

- Любопытство сгубило кошку… - Герман задержался на пороге комнаты. – Я благодарен тебе за все. Правда. Не провожай.

Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь, и сбежал по ступенькам, не дожидаясь лифта.

Ему казалось, он едет до невозможности долго. Гнал по вечернему городу и рявкал на каждое зажигающееся окно. Эти чертовы окна были виноваты в том, что Дашка его отпустила из дома. Не просто отпустила, еще и собрала в дорожку. Только что до цвета трусов в своих рекомендациях не дошла. Другая бы на ее месте сцену закатила, а эта!..

Сейчас он придет домой и скажет ей обо всем. О дружбе, их браке и значении секса. А еще о том, что на абрикосы у него аллергия.

В отличие от многих других, в окнах его квартиры было темно. Это озадачивало, и Герман, влетев в дверь, заорал:

- Даша!

А в ответ не услышал ничего. Вообще ничего. В квартире стоял мрак. И не раздавалось ни единого звука, будто здесь никто не жил.

Везде включая свет, Герман обошел квартиру. Даши не было. Не было и ее вещей. Единственное, что осталось – большой плюшевый рыжий кот, которого она однажды привезла из дома. На коте была пристроена записка. У Даши был не очень красивый почерк, но писала разборчиво, хоть и мелко:

«Я уехала в Козелец. Все в порядке.

Прости, я не стала звонить – это, наверное, было бы неудобно и глупо. Да и вряд ли по телефону я могла бы сказать тебе самое важное.