Почти рукописная жизнь

Сама Арктика отделяет и отдаляет все обычные повседневные заботы, мелочи, людей, коммунальные проблемы и всё прочее устройство жизни в сложившемся современном обществе… Арктика всё это оставляет где-то далеко и внизу, когда человек добирается до высоких её широт. Арктика, как только туда попадаешь, наполняет жизнь конкретными, понятными и жизненно необходимыми задачами, смыслами и тяжёлой работой. А ещё в Арктике собираются только те немногочисленные люди, которые как минимум Арктикой же объединены. Я бы даже сказал, что полярные люди изучают льды (гляциологи), добираются до самых северных гнездовий редких птиц, занимаются метеорологией, гидрологией, ставят перед собой сложновыполнимые задачи по прохождению полярных льдов на лыжах и собачьих упряжках, ищут следы пропавших экспедиций, зимуют в сложнейших условиях – только для того, чтобы как можно больше и дольше быть в Арктике. Чтобы как можно меньше находиться в городах.

Я почти уверен, что если бы белые медведи, моржи, крачки и кайры жили где-то в средней полосе или даже на юге, их защитой и изучением занялись бы какие-то другие люди, не те, кто занимается ими сейчас.

В Арктике при всей сложности и невыносимых для человека условиях есть та ясность и чистота, которые необходимы полюбившим её людям.

Знаете, настоящий полярник, даже нового поколения, никогда не бросит окурок в самом безлюдном месте на каком-нибудь леднике или северном мысе. Это не показуха. Они этого не делают, даже когда никто не видит. Я сам наблюдал, как вернувшийся с берега инспектор национального парка «Русская Арктика» привёз с собой на корабль и вытряхнул в пепельницу окурки из кармана. Он провёл на берегу, у лодки, довольно много времени один, много курил, но все окурки, оказывается, тщательно тушил и складывал в карман. У курящих полярников постарше часто есть с собой малюсенькая пепельница, которую они очищают только на борту или же вытряхивают в тот мусор, который увозят с собой. Полярники, курящие трубки, – уже редкость и скорее дань сложившемуся образу. Хотя с нами был один. Он проработал на острове Врангеля больше двадцати лет. Он один в нашей экспедиции исполнял роль настоящего полярного исследователя. В смысле был внешне таким, каким мы представляем себе человека Севера: большая борода, взъерошенные волосы, очень-очень светлые глаза на смуглом, обветренном лице и постоянная трубка в зубах. Остальные учёные старались бриться, многие были некурящими, а то и вовсе это были женщины. Так вот, Михаил (а именно так зовут того, кто был больше всех похож на полярника) в основном уединялся. Либо в полном одиночестве покуривал и что-то попивал из металлической термокружки на носу судна, либо делал то же самое на корме. Но, когда он начинал рассказывать про остров Врангеля, мне казалось, он знает и помнит всех полярных сов, песцов и чуть ли не леммингов в лицо (точнее, в морду). Про белых медведей с того острова я даже не говорю. Как раз их изучением и подсчётом он и занимался. Как же он да и все его коллеги рассказывают про тех, кого изучают! Редкий психолог или социолог может так рассказывать о людях. Во всяком случае, мне такие психологи и социологи не попадались.

Когда меня пригласили в экспедицию, я разволновался. Признаться, я никогда не мечтал попасть в дальнее Заполярье, просто не представлял себе, как это можно сделать. А попасть туда как турист я не хотел, вообще не хотел оказываться туристом там, где люди занимаются тяжёлым научным трудом. А тут такое предложение! Я заволновался, потому что понимал, что такое случается раз в жизни. И самым волнительным и удивительным было то, что именно в те числа, на которые была назначена экспедиция, у меня было совершенно свободное время. Я сразу же дал своё согласие! Сразу! Я даже (что со мной случается крайне редко, точнее – почти не случается) дал свое согласие, не поставив в известность жену и домашних.

Я догадываюсь, почему пригласили именно меня: какая-то часть того, о чём я писал и пишу, связана с морем и морской службой. Это, наверное, давало приглашавшим надежду на то, что я буду вести себя прилично и не стану обузой. А ещё, надеюсь, от меня они ожидали, что я смогу интересно написать об экспедиции.

То, что я буду вести дневник, не было обязательным условием. И уж тем более никто не требовал от меня, чтобы я писал и вёл его ежедневно, в семибалльный шторм или в дни насыщенных и сложных высадок. Но именно так я понял свою функцию, своё место на корабле и свою обязанность. В экспедиции бездельников быть не должно.