Почти счастливые женщины

Говорить правду? Что отец спился, а мама умерла от тяжелой болезни? Рассказать, что когда-то ее мама сбежала от отца, прихватив грудную дочь? Что приютила их, по сути, чужая старуха, а родная бабушка даже их не искала? А вот теперь, когда умерла мама, родная бабка пожалела ее, как брошенного щенка, смилостивилась и забрала к себе? Рассказать о том, что ее, Алю Добрынину, собирались забрать в детский дом? Нет, невозможно! Она сойдет с ума от стыда и позора.

– Родители погибли. – Короткий ответ исключал подробности. Девочки участливо смотрели на нее – прошелестело: «Бедная! Кошмар».

Выдохнула. Зато объявила, кто ее дед. Похвасталась. Девочки удивленно переглянулись.

Одна из них, красивая, полноватая, пышногрудая брюнетка, явная лидерша, презрительно усмехнулась:

– Твой дед известный драматург, а ты жила в провинции? А чего не в Москве? – И, скривив нижнюю губу, победно оглядела притихшую стайку девчонок, она кивнула на Алины ботинки: – А чего ты такая ободранная? Дед скупится? Или бабка денег жалеет? Ботики твои – вообще мрак! А колготы? А передник, господи! Откуда ты его выудила? Место покажешь? Такой деревни у нас еще не было! – И она рассмеялась.

Воцарилось молчание. Было слышно, как на окне жужжит муха.

Девочки растерялись и жалко улыбались. Але хотелось броситься прочь, чтобы они не увидели ее слез. Чуть поодаль, наблюдая за ними, стояла высокая девочка с выпуклыми светло-голубыми, почти прозрачными, льдистыми глазами и с очень красивыми пепельными волосами, распущенными по плечам и схваченными бархатным обручем.

И тут раздался ее голос:

– Ты на себя посмотри, Волкова! Ты у нас модная, да? Еще бы! Мамаша твоя на складе ворует, а папаша? Папаша на продуктовой базе грузчиком, я не ошиблась? Надо же! – с усмешкой продолжала она. – Вот удивительно, правда? Товаровед и грузчик, всего-то! А Наташа Волкова первая модница! Кстати, Волкова, где тебе лифчики достают? Дашь адресок? У меня домработница Дашка тоже сисястая! Прям беда с этим делом!

Красная и вспотевшая, Волкова быстро ретировалась. Девочки растерянно смотрели ей вслед.

У Али перехватило дыхание. Что сейчас будет! Но точно ясно было одно – в эту школу она ни ногой.

– И так будет с каждой! Ясно? – проговорила блондинка. – Суки вы, вот кто! Человек, – она яростно сверкнула глазами, – сирота, без родителей! А вы, гадины? Рассматриваете ее как мартышку в зоопарке! И посмеиваетесь. И дуре этой, кобыле Волковой, подпеваете!

– Пойдем! – велела она Але.

В эту секунду раздался спасительный звонок. Девочки потянулись в класс. Блондинка почти втащила Алю за руку.

Алин сосед, толстяк с оттопыренной губой, уже сидел на своем месте.

Блондинка подошла к нему.

– Никольников, брысь, и побыстрее!

Никольников, подхватив свой портфель, тут же исчез.

– Чего стоишь? – Блондинка посмотрела на Алю. – Садись! Ну и я, если не возражаешь!

Ошарашенная, Аля медленно опустилась за парту. Обернулась – бледная Волкова сидела на месте и что-то сосредоточенно писала в тетради. Что писала? Странно. Был урок биологии, задания еще не дали, и пока писать было нечего.

После школы Оля – так звали блондинку – ждала ее на улице.

– Ну что, пошли?

Аля кивнула.

По дороге купили мороженое. Оля рассказывала ей про свою жизнь. Выяснилось, что Олин папа – музыкант, играет на баяне, а мама – танцовщица, балерина, работают они в знаменитом ансамбле «Березка».

Оля рассказывала, что родителей почти никогда не бывает дома – гастроли. Живет она с няней Дашей, да и слава богу. По родителям, конечно, скучает, но без них тише и спокойнее – никто не контролирует уроки и не приказывает, когда возвращаться с прогулок. А Дашку всегда можно уговорить. В выходные Оля предложила сходить в зоопарк, а после посидеть в кафе-мороженом.

«Кажется, у меня появилась подружка», – с восторгом подумала Аля, надеясь, что Софья Павловна отпустит ее в выходной.

Но, придя домой и вспомнив свое сегодняшнее унижение, отказалась от обеда и пошла к себе. Легла и заплакала. Оля – это, конечно, здорово! Спасибо ей пребольшое! Но все равно она здесь чужая. И всегда будет чужой – сиротой, тихой провинциалкой, да что там – деревенщиной! И никогда она не будет своей. Такой, как эти шустрые, говорливые и смелые девочки. Она, Аля, другая.

Постучавшись, заглянула растерянная и обеспокоенная Софья Павловна.

– Аля, в чем дело?

Громко всхлипнув, Аля ответила, что все хорошо.

– Ты плачешь? Тебя кто-то обидел?

Ничего не ответив, Аля расплакалась еще пуще.

Софья Павловна присела на край кровати.

– Так, давай все по порядку. И ничего не скрывай, поняла?

И Аля все рассказала. И про «ободранную», и про «жалеют», и про «деревню, которой тут не было». Все.

– Все правильно, – неожиданно заключила Софья Павловна. – Это я виновата. Не реви, девочка, мы все исправим – я тебе обещаю.

К вечеру появилась Стефа, яркая женщина непонятного возраста – то ли тридцать, то ли пятьдесят. Потом оказалось, что ей хорошо к шестидесяти.