Почти цивилизованный Восток

Но появился Стефано.

- Грабли убрал, - сказал он довольно грубо. – Не про тебя.

- Тю… больно-то хотелось, - тот, третий, был бледным и каким-то больным. Лицо его испещренная мелкими шрамами, которые остаются от оспы, вызывало отвращение, как и редкие сальные волосы. – Но может, того… я заплачу…

Стефано молча ударил.

И Эве даже задышалось легче. Хотя, конечно, благородный человек не станет пинать другого человека, выговаривая при этом совершенно неприличные слова.

Эва точно не знала значения, но была уверена: неприличные.

Так выражался папенькин конюх, когда пребывал в состоянии душевного расстройства. А Эва как-то подслушала. Не специально. Просто… просто пряталась.

Вот и…

- Еще раз полезешь, - Стефано поднял этого человека за горло и тряхнул хорошенько. Тот висел в руках Стефано тряпкой. – Я тебе грабли так переломаю, что до конца своей жалкой жизни шевелить не сможешь. Ясно?

- Ты… - человек булькнул что-то.

- Годе, - снова появился чернобородый. – Ты, Эндрю, что-то больно суров.

- Я на эту идиотку несколько месяцев угробил, - Стефано уронил того, отвратительного типа, и плюнул на него.

Про кого он?

- Не хватало теперь, чтобы какой-то придурок товар попортил.

- Он не полезет. Клай, приглянь.

- Погодь, надо её переодеть, - Стефано запрыгнул и склонился над ящиком. Он прижал пальцы к шее, и в этом прикосновении не было и тени нежности.

Почему-то стало страшно.

Очень-очень страшно.

- Я Майку кликну. Подберет чего от девок. А она того… не того часом?

- Живая. Но сейчас…

Её приподняли, и к губам прижалась та самая, уже знакомая фляга.

- Сильная. Еще отойдет до сроку, кричать станет, - пояснил Стефано. – А так… ты весточку отправил?

- Еще когда. Обижаешь.

И снова ушли. Зато появилась женщина. Узкая. Бледная. Уродливая, как все-то в этом месте. За нею шел огромный мужчина, правда, двигался он медленно и выражение лица имел такое, что Эва сразу поняла – убогий.

Но её на руки подхватил легко.

И понес за женщиной.

То, что происходило дальше, заставила Эву возмущенно открывать рот. И закрывать. И снова открывать, только вместо крика вышел сдавленный писк, который и был услышан лишь черным толстым котом. Да и тот лишь хвостом дернул, мол, чего разоралась?

Её раздели.

Женщины. Слава богам, женщины! Но полностью. И одна, выряженная совершенно непотребным образом, долго щупала нижние юбки и языком цокала.

- Положь, - сказала та, первая. – Не про тебя.

- А и чего? – женщина подняла юбку. – Ишь, тоненька кака! Мяконька…

И щекой потерлась, оставляя на ткани следы пудры и румян. Отвратительно! Как они…

- И сама она… - вздохнула женщина. – Хорошенькая… жалко её.

На Эву натянули жесткую рубашку и платье из грубой ткани того неопределенного цвета, который случается после долгого ношения и многих стирок. У них в доме и прачки-то опрятнее выглядели.

- Вот смотрю и думаю… что ж мы бабы-то за дуры такие? Что ж нам дома-то не сидится.

- Еще поплачь, - сказала некрасивая женщина, отвесив другой, размалеванной, затрещину.

- Да ну… вот ведь я тоже, может быть… жила у папеньки с маменькою, росла, горя не ведала, - затянула размалеванная, да со всхлипами и подвываниями. – И жениха мне нашли хорошего, да я ж дура-то, счастия своего не уразумела… нехорош показался. Старый. Кривой. А пошла бы и сейчас, небось, давно б схоронила… жила б себе пресчастливо честною вдовою. У него вона, своя пекарня имелася.

И замолчала.

- Дуры или нет, - сухо произнесла та, первая, - но то не нашего ума дело. Ясно?

Эве ясно ничего не было.

Но кто её спрашивал?

Тело снова вернули в ящик, а тот перекинули на другую телегу, еще более невзрачную, чем первая. На козлы сел сам Стефано, причем вид у него был совсем чужой. И лицо будто морщины прорезали. И щеку налево перекосило, а рот перекривился.

Из ниоткуда шрам возник.

Не было у Стефано шрамов! Не было!

И седины, что пробилась в черноте волос, тоже не было! Он… он решил, что той, первой, маскировки будет недостаточно? Боится, что кто-то может… мог бы…

Хотелось верить.

И не получалось.

Почему-то.

Эва зацепилась за тело и заставила себя вернуться. Нельзя надолго уходить, но… травы… теперь она чувствовала яд, что сковал её. И удивлялась тому, как сразу не поняла.

Капля сока змеекровки.

Редкая трава. Невзрачная. И растет лишь на змеиных лугах, там, где гадюки греются. Она-то и вырастает от змеиного яду, оброненного на землю. Людям простым с той травы одна беда. Попадет стебелек махонький в сено, и вся отара потравится. А если уж человека попотчевать…

Откуда у Стефано змеекровка?

И знал ли он вовсе о её свойствах?

Эва и сама знала мало. Только… только что можно составить зелье, которое замедлит сердце, и дыхание почти остановит. И вовсе человек будет глядеться мертвым.

Нет, нет, нет…

Или…

Конечно, матушка ведь, когда узнает, к отцу бросится. А у того друзья. И искать Эву станут заклятьями. А заклятья покажут, что она… мертва?

Ужас какой!

Или… или все еще страшнее?

Её ведь будут искать не день и не два. И что? Все это время её будут держать сонной? Но нельзя! Змеекровка ядовита. И в теле она задерживается надолго. И… и так на самом деле недолго убить.