Почти вся жизнь

А я пошел обратно домой, вдоль опушки, а потом свернул к нашей хижине. Я устал за день, и особенно устал за последний час, и шел медленно, даже ленясь нагнуться и сорвать земляничный кустик. Мысленно я все время возвращался к уроку географии на заставе. Кажется, ничего я не увидел и не услышал сегодня такого, чего бы не знал раньше, а чувство было такое, что все изменилось, и даже валежник в лесу шуршал совершенно по-новому.

Когда я вернулся домой, то застал странную картину. За столом сидела мама (день не был воскресным, и ее появление само по себе было неожиданным), на кушетке лежала заплаканная Мария Николаевна, а по комнате большими шагами расхаживал Жорж. Вид у него был какой-то дорожный: высокие сапоги со шнуровкой и черная крылатка. До меня долетела последняя, но, по-видимому, главная часть его крайне раздраженной речи:

— …Чтобы сегодня же этого мальчишки здесь не было!

— Хорошо, — сказала мама с присущей ей в такие минуты твердостью. — Но я бы хотела знать, в чем все-таки мой сын провинился? — В эту минуту я вошел, и она сделала мне знак подойти, но не поцеловала, а показала мне место у стола, где я должен был встать, как обвиняемый.

— Он пренебрег законами гостеприимства, — сказал Жорж несколько театрально. — Этот красноармеец, который приходит в дом под видом ученика, — у вашего сына уже есть ученик, поздравляю вас, мадам, — этот красноармеец на самом деле является соглядатаем, и мы не позволим…

Я не знал, что значит соглядатай, но понял, что это что-то очень плохое, и сказал:

— Он не соглядатай, просто он никогда не учился географии…

— И ты учишь его? — спросила меня мама (мне показалось, что голос ее смягчился).

— Ну да, учу, — подтвердил я.

Только сейчас я заметил следы пиршества на столе. Здесь пообедали, и хорошо пообедали. Обглоданные куриные кости, вощеная бумага со следами какого-то жира, а может быть, даже топленого масла, а посредине стола целое блюдо молодой картошки. Тарелка Марии Николаевны, как всегда, была вылизана и даже блестела, зато мама, по-видимому, не дотронулась до еды. Куриное крыло на ее тарелке было покрыто холодными пупырышками, а жир, на котором жарили, стек и стоял застывшими озерками между холодными развалинами картошки.

— Хорошо, — сказала мама, — мы уезжаем. — Она встала и, заметив мой взгляд, прибавила: — Сегодня мы будем ужинать дома.

— Боже мой, — простонала Мария Николаевна. — Да ведь сейчас и поезда нет. И потом я же должна тебе.

— Уедем ночным, — твердо сказала мама.

— Мама, — сказал я, — мне надо попрощаться с Федей, а он придет только утром…

— Я не потерплю шпионов в доме, — крикнул Жорж. — У тети и так стали пропадать вещи… дядины реликвии…

— На кого вы намекаете? — спросила мама. В голосе ее снова зазвенел металл.

Кажется, Жорж понял, что зашел слишком далеко.

— К вашему сыну, мадам, это не имеет никакого отношения. Но поверьте, что столь частое общение… Ведь ты только что виделся со своим Федей? Надо отвечать, когда тебя спрашивают взрослые.

— Ну, виделся.

— У залива?

— Нет.

— Как это нет? А где же? Да ты садись, не бойся. Садись и поешь. У таких парней, как ты, я знаю, какой аппетит. Так куда же он пошел, твой Федя?

— В нашей семье, — сказала мама негромко, — всегда презирали подобного рода допросы.

Мы пошли наверх, мама стала собирать мои вещи, и только тут я понял, что уезжаю. Уехать? Уехать от Феди, от наших уроков, от наших встреч на заставе, от всего того, что стало моей новой жизнью?

— Но ведь рано или поздно тебе все равно пришлось бы уехать отсюда, — резонно сказала мама.

«А Федя? — думал я. — Начальник заставы может снова спросить его об Австралии или о Новой Зеландии, а карту Тихого океана мы даже не начинали…»

— Не трещи пальцами, — сказала мама. — Какая глупая манера. Лучше помоги связать книги.

Я помогал укладываться, но, хотя старался держаться с достоинством, ничего из этого не выходило, что-то болело в груди, и было такое чувство, словно вот-вот оборвется какая-то важная ниточка.

Чемодан был готов, мы сели ужинать, и я съел большое утиное яйцо, полагавшееся в паек преподавателям Первой музыкальной школы для детей рабочих и крестьян. Утиные яйца, когда зверски хочется есть, мало чем отличаются от куриных; что касается питательности, тут мнения расходятся: некоторые диетологи прямо рекомендуют их, другие ставят вопрос несколько иначе — зачем есть утиные яйца, когда можно есть куриные. Лично я совершенно согласен с последними.

— Напиши своему Феде и оставь адрес, — сказала мама, немного смягчившись.

Я выжал несколько капель из старого тюбика синдетикона, приклеил записку к двери и для верности прихватил кнопками. Кончено.

Но ни вечером, ни ночью мы не смогли уехать. Поезд шел около шести утра, и мы провели эту ночь в нашей хижине. Мы не раздевались, словно подчеркивая, что не считаем этот дом нашим домом. Я довольно быстро заснул, и это было хуже, чем не спать.

Всю ночь меня мучили кошмары, я старался проснуться, но не мог, и все-таки проснулся ночью и сразу же услышал несколько близких выстрелов.