Почти вся жизнь

И Владик обо всем рассказал отцу. О прошлой ночи и о том, как поехал в Долинино, чтобы выполнить последний долг, и как толкался в толпе возле дома на Головинской улице, не зная, как лучше поступить. Он видел, с какой тревожной заботой слушает его отец, и боялся что-нибудь упустить.

— Лестница, полная народу. Тесные комнаты. Тишина. А горшок разбился, и цветы, наверное, затоптали. А потом они там говорили о тебе, очень плохо. Я убежал…

— Но ты не назвал себя? Своей фамилии?

Владик покачал головой:

— Я испугался и убежал. Не сердись на меня.

— Нет, я не сержусь. Хорошо, что ты мне обо всем рассказал. И больше об этом никому ни слова.

— Никому, конечно.

— Так. — Отец расстегнул запонку на рубашке, и Владик увидел маленькую красную вмятину на шее. — Никогда не верь, если о твоем отце говорят плохо.

— Я не поверил… Я хочу знать правду только от тебя!

— Мой хороший, мой умный, мой глупый мальчик. — Отец притянул его к себе, распушил ему волосы, потом подул, волосы легли покорными мягкими прядками, снова их распушил.

— Папа, я жду, — напомнил Владик.

— Да? — откликнулся отец.

— Да, — сказал Владик, волнуясь. — Я весь день ждал, я не могу больше, я устал. Расскажи мне обо всем откровенно. Папа, что такое гены? Я не понимаю…

Совсем близкое родное лицо. Большие прекрасные глаза.

— И хорошо, что не понимаешь. У тебя счастливый возраст, Владик…

— Папа, почему ты мне никогда не говорил о Косте?

— Помнишь, как сказано у Некрасова: «Вырастешь, Саша, узнаешь…»

— Но это верно, что ты сам никогда не видел Костю?

— Когда ты вырастешь, Владик, и потребуешь от меня отчета, я с чистой совестью смогу сказать, что всегда все делал только ради тебя.

— Но ведь Костя мой брат!

— И не надо больше говорить о том, чего ты не понимаешь.

— Почему же я не понимаю? Он мой брат!

— А я говорю — нет, и довольно об этом.

— Нет? Почему? Потому, что он незаконный?

— Это еще откуда? Маленький мальчик — и такие гадости. Тебе не стыдно? Где ты это подбираешь?

— Я не для гадостей, я думал, ты мне объяснишь. Я на похоронах слышал…

— Ах, на похоронах! Вот как! Мерзкие, ничтожные людишки говорят, а он повторяет.

— Они не мерзкие и не ничтожные! Тот старик — хороший, умный.

— Владик…

— Хороший, умный, хороший, умный! — крикнул Владик. Он хотел и не мог остановиться и все продолжал выкрикивать: — Хороший, умный, хороший, умный!..

— Немедленно замолчи!

Но в дверь уже стучала мама.

— Что вы там закрылись?

Отец щелкнул ключом, распахнул дверь.

— Пожалуйста, — сказал он, тяжело дыша. — Получи свое сокровище и объясни ему сама, что такое гены и что такое… И все это из-за вашей глупой бабьей болтовни. «Зизи! Зюзю!»

— Владик, неужели ты подслушивал?

— Конечно, — сказал отец. — Это куда интереснее, чем туристский поход. Воображаю, какие у этих мальчиков бывают разговоры…

И ушел, хлопнув дверью.

— Как тебе только, Владик, не стыдно, ты же знаешь, что у папы больное сердце.

Еще раз хлопнула дверь. Стукнула штора в соседней комнате. Красноватая полоска света от лампы легла на пороге. Сильно запахло мятой. Потом послышались негромкие голоса.

«Боятся, что я подслушаю, — подумал Владик. — Не верят…»

Но для того, чтобы наверное ничего не услышать, он сел на кровать, стоявшую у противоположной стены, и обеими руками зажал уши. Крепче, еще крепче… Стоило ему только на секунду отнять руки, как он слышал обрывки фраз; слова из соседней комнаты, шипя, струясь и ворча, текли сюда. Он вспомнил, как прошлой ночью стоял в одной рубашке перед дверью в соседнюю комнату, и несколько раз повторил: «Дурак, дурак!» Как он ненавидел вчера эту самую Зинаиду Ивановну, А она, оказывается, хотела им всем добра. Никто не обманывал отца. Вот в этом-то и дело: никто его не обманывал. Владик взглянул на фотографию отца, на знакомый, крепко замкнутый рот. Никто не обманывал отца. Это он всех обманул. Ложь была и тогда, когда родился Костя, и все эти восемь лет, и вчера, когда он был в Москве, и сегодня, когда он ответил Владику, что ему еще рано знать правду. «Ты еще маленький… Нос не дорос… Счастливый возраст…»

А что бы он ответил Косте? Ведь Костя больше, чем Владик, имел право знать, как все это случилось, и почему у него нет отца, в то время как у него он есть. Но Косте было всего восемь лет, и ему вполне можно было ответить. «Ты еще маленький, нос не дорос… Счастливый возраст…»

И все-таки можно было добиться правды. Только Косте не надо было приходить сюда одному. Ему надо было прийти вместе с теми, кто его воспитывал, растил, заботился о нем и любил, вместе с умным стариком, и с женщиной в платочке, и вместе со многими другими людьми, которые толпились сегодня на Головинской улице.

Почему же они этого не сделали раньше? Почему эти взрослые люди прямо не сказали отцу то, что они о нем думают? Все могло быть иначе, если бы эти люди уже давно сговорились, и купили бы билеты на поезд, и… и нагрянули бы сюда.