Почти вся жизнь

Энск мало изменился за эти годы, в особенности по сравнению со своим могучим соседом. Конечно, возникли здесь кое-какие местные заводики, построены были и новый Дом культуры, и городская библиотека, и универмаг, но было похоже, что город живет как бы отраженным светом. Большинство его обитателей так или иначе были связаны со Сталинградом, работали на знаменитом тракторном заводе или на строительстве ГЭС. Такое положение города, не снискавшего славы ми в дни войны, ни в дни мира и живущего тихо, не огорчало Владимира Павловича. На этом фоне он сам выглядел, пожалуй, еще более выпукло. Дело было, конечно, не только в плаще, велюровой шляпе «гопак» и ярко-красном чемоданчике. Дело было еще в чем-то неуловимом и тем не менее значительном — таком, что сразу бросалось в глаза.

— Люксов у нас нет и полулюксов тоже, — сказал администратор гостиницы, хотя Владимир Павлович отнюдь не спрашивал ни люксов, ни полулюксов. А горничная заметила прямодушно:

— Редкий гость!

И никому из них не пришло в голову, что редкий гость родился здесь неподалеку, в небольшом голубом домике — вот только миновать заборчик, — и что двадцать лет назад он был завсегдатаем этой гостиницы, и что его розовая бобочка примелькалась здесь так же, как примелькались его молодые кудри, небрежно зачесанные назад.

Владимир Павлович получил огромный медный ключ от номера и поднялся на второй этаж. В маленькой комнате было уютно и тихо. Пахло отжавелью и флоксами. Высокая кровать была застелена пикейным одеялом, тугим от крахмальных щедрот. На маленьком столике, под тяжелым стеклом, алело объявление: «Гостиница „Интернациональная“. Роскошные комфортабельные номера. Ресторан».

Двадцать лет назад гостиница «Интернациональная» и впрямь казалась ему небывало роскошной, а приезжавшие из области представители «Главпеньки» и «Роспароходства», их бостоновые костюмы и крепдешиновые галстуки — необыкновенно изящными.

Если у нею не было денег, он все равно забегал сюда, поднимался на второй этаж, в холл, и звонил кому-нибудь по телефону: «Я из „Интернациональной“»…

Из окна гостиничного номера Владимир Павлович видел Пушкинский бульвар, как всегда безлюдный в это время дня, лестницу, спускающуюся вниз к Волге, каменные вазы с цветами на парапете и вдалеке — реку, сливающуюся с небом.

Уже была осень. В окно дул непыльный ветерок, он приносил с реки запах прибрежных баштанов. И, глядя на этот широкий зеленовато-желтый простор, Владимир Павлович покусывал губы и чувствовал, как умиротворяется в нем недавняя тоска. Отсюда особенно отчетливо видно, какой громадный путь он одолел. И то, что он все-таки одолел этот путь, вселяет уверенность и новые надежды.

Он вздохнул, вздохнул еще раз, глотая пахучий воздух. Надо набрать полные легкие этого живительного воздуха, чтобы затем с новой силой продолжить восхождение. Пожалуй, отсюда он напишет Полине. Здесь как-то все располагает… Да, надо написать так, чтобы все было ясно. Когда Владимир Павлович вернется в Москву, он уже будет свободен.

Для чего же и жил он все эти годы, как не для того, чтобы добиться настоящей жизни! Вчерне эта жизнь им выстроена. Можно, и даже нужно, улучшить ее. Да нет, он совершенно не собирается соединять себя с какой-нибудь девчонкой. На это могут взглянуть косо… Нет, нет… Конечно, женщина должна быть молодой, но культурной, желательно с высшим образованием. Они обменяют свои две комнаты на отдельную квартиру, где-нибудь в районе метро «Дворец Советов». Полина уже будет жить у своей сестры — об этом надо ей написать, а впрочем, где она будет жить — ее дело. Она может жить и у своего брата, если это ей больше нравится. Отдадим должное Полине, она ему помогла в свое время — это факт. Но разве он к ней плохо относился? Она успела получить сторицей…

Умывшись и немного взбив волосы, Владимир Павлович вышел на улицу. И пока он бродил по городу и разыскивал дом, в котором родился и вырос, он все время испытывал такое состояние душевного подъема, как будто бы уже все сбылось: молодая культурная жена, отдельная квартира возле метро «Дворец Советов», а старший референт умер от второго инфаркта.

В таком душевном подъеме одиночество — невыносимо. Здесь требуется дружеская аудитория, и Владимир Павлович поспешил к крохотному павильону справочного бюро.

За стеклянным окошечком сидела краснощекая девушка. Владимир Павлович приветливо улыбнулся и передал ей целый список фамилий. Саша Жилин, Леня Лебедев, Илюша Рябинин, Коля Коростылев… Все это были старые его друзья. Но здесь ли они, в Энске ли? А если здесь, то адреса их, наверное, переменились?

— Я зайду через час, — сказал Владимир Павлович девушке, оставляя ей листок с фамилиями.

— Почему через час? Я вам и так скажу. Николай Ильич Коростылев давно уже живет в Ленинграде, Мария Афанасьевна рассказывала, что он очень хороший сын: и пишет, и деньги посылает. Василий Игнатьевич Тенкин убит в ноябре сорок второго. Если вы хотите повидаться с его женой…

— Нет, нет, — сказал Владимир Павлович, — не надо. Бедный Вася, как жаль… Но вы молодец, без адресного стола работаете.