Почти вся жизнь

— Дед работал в старой кузнице. Вот здесь. То есть я хочу сказать: на этом месте была старая кузница. А с тридцатого года первый сборочный. Впрочем, зайдем.

Цех вытянулся почти на километр, далеко уходя за территорию старого завода. Высоко над головой стеклянная крыша. Две девушки в хрустящих фартуках, стоя на лестнице, красят в нежный кремовый цвет массивный станок с телевизионным экраном.

Подошел мастер, давнишний знакомый Федора Васильевича:

— Любуетесь? Ваш собственный, седьмой по счету…

— Твой, папа?

— Ну вот еще! Как это современный станок может быть «мой» или «твой»? Слава богу, столько людей думали…

— Да, это, конечно, так, — согласился мастер. — Сынок? — спросил он, показывая на Игоря. — Студент?

— Да… то есть он…

— У нас теперь студентов много. Сейчас-то, положим, только из финансово-экономического. Я их на окраску поставил. Славные девицы, — сказал он, адресуясь к Игорю. — А вы, молодой человек, какую специальность избрали?

— Математика… Но я…

— Где собираетесь обосноваться?

— Он… — начал Федор Васильевич. — Полагаю, в инструментальный.

— А, вот как!.. Сколько же вас к нам прибыло?

— Прошу извинить, — сказал Федор Васильевич, протянув мастеру руку. — Нам пора.

Пошли в другие цехи, но настроение было испорчено. Федор Васильевич снова прилежно рассказывал о заводе, но чувствовал, что Игорь слушает рассеянно. Даже инструментальный цех, с пальмами в кадках и с тихо журчащим посредине фонтаном, не произвел, кажется, особого впечатления. А вот и будущее рабочее место Игоря. Небольшой револьверный станок, видимо оставшийся от довоенных времен, у окна во втором пролете. На нем работает ремесленник, мальчик лет пятнадцати. Игорь сосредоточенно смотрел, как он ловко управляется…

Потом по высокой крутой железной лестнице они поднялись к конструкторам. В большом зале с галереей близко одна к другой установлены доски с листами ватмана. За ними виднелись лица людей — молодые и старые, улыбающиеся и озабоченные, бледные, румяные, веселые, нахмуренные…

Когда-то, в молодости, Федор Васильевич тоже начинал здесь. Ему нравилось называть эту лестницу трапом, а себя и своих товарищей — гребцами, матросами. Еще один крутой марш вверх по трапу, и зал сверху становится похожим на корабль с парусами из ватмана. На галерее — капитанский мостик. Окна раскрыты, и влажный осенний воздух усиливает впечатление моря. Вся эта юношеская романтика, вытесненная годами, сегодня вновь всплыла из прошлого.

Дома его кабинет был заставлен вещами и книгами. Сколько ни старалась Елена Владимировна, пыли было много. А здесь просторно и чисто. На столе — стопки деловых бумаг. На открытой полке — крохотные модели станков, сделанные из особого, очень прочного сплава. Первая была выполнена еще четверть века назад.

— Ты молодчина, папа, — сказал Игорь. — Подняться по такому трапу, с твоим сердцем…

Федор Васильевич улыбнулся:

— Привычка, привычка! («Трап» — это ему понравилось. К тому же он заметил, что Игорь очень внимательно рассматривает полочку с моделями.)

— Неуклюж на вид, — сказал Федор Васильевич, показав на модель, — а какие в войну чудеса творил! Ну, другие времена — другие песни. В наше время все это устарело. Да и производительность надо дать большую. — Федор Васильевич открыл сейф, вынул простенькую папку и бросил на стол незаконченный чертеж: — Вот, например, такие идеи.

Игорь нагнулся, рассматривая чертеж. Они сидели так близко, что их лица почти касались. Федор Васильевич слышал сильное дыхание сына, ощущал знакомый запах волос. Ужасно хотелось приласкать мальчишку, взъерошить волосы, посадить на колени.

— Мне нравится, — сказал Игорь.

— Ну, пока что еще ничего нельзя сказать. Это еще даже не ребенок. Эмбрион. Понятно?

— Мне понятно, что ребенок будет любимый!

— Все дети любимые, только одни удачные, а другие неудачные. Окно закрыть? Холодно?

— Да нет. Ну, а все-таки, — сказал Игорь, — я думаю, этот любименький будет удачливым.

— Может быть, может быть, — задумчиво ответил Федор Васильевич. — Отвлекает меня бюрократия, так сказать, административная деятельность. Ну да и это бы ничего. Кто-то должен быть бюрократом. Но больше всего мешают расчеты.

— Расчеты мешают? — переспросил Игорь. — Я всегда думал, что конструкция — это прежде всего расчет.

— Нет, прежде всего мысль. Разумеется, каждая мысль построена на трезвом расчете, это ясно. Но, понимаешь, наступает такой момент, когда расчет просто не поспевает за мыслью. А между тем, считать надо все время. У меня целый расчетный отдел, целый взвод расчетчиков. А вот и наш взводный. Привет, Роман Терентьевич!

В комнату вошел очень опрятный старик в сером халатике и черных нарукавниках. Длинные усы смешно торчали на маленьком кукольном личике. Не обращая внимания на Игоря, Роман Терентьевич тотчас же начал докладывать.

«Знакомить их или не знакомить?» — думал Федор Васильевич. Но едва только заведующий расчетным отделом кончил доклад, как Игорь встал и протянул ему руку:

— Разрешите представиться. Самохин Игорь. Мечтал бы заглянуть на вашу территорию.

Роман Терентьевич укоризненно взглянул на своего начальника: