Почти вся жизнь

Началась война. Размеренная и счастливая жизнь Фрама была нарушена. Хозяин уехал, остались хозяйка и Танюша. Фрам часами лежал на холодном полу в бомбоубежище, вдали от своей удобной подстилки. Иной раз, когда он взбегал по лестнице, ему казалось, что ступеньки уходят из-под ног.

Потом жизнь совсем испортилась. Фрама стали скверно кормить. Он никогда не был попрошайкой, вел себя спокойно, когда семья обедала; он не был жаден. Но поневоле приходится скулить, когда тарелка пуста.

Фрам много дремал, утомленный однообразием жизни, полумраком в квартире и скудным питанием. Однажды, проснувшись, он услышал такую глухую тишину, что испугался. Никого не было дома. Он ждал час, другой, прождал день, ночь и еще день. Дверь на лестницу была открыта, но Фрам терпеливо ждал своих хозяев. Он не знал, что решение переехать в Парголово к тетке, у которой был запас картошки, принято уже давно. Танюша плакала, ей было жаль Фрама, но мать только головой качала: «В такое время думать о собаке!..»

На третий день вынужденного своего одиночества Фрам выбежал из дому.

На улице было великолепно. Сияющий морозный день — дух захватывало от белизны земли, от голубизны неба. Фрам, радуясь всепроникающему свету, быстро побежал по улице, но он добежал только до угла. То, что он увидел, заставило его остановиться.

Фрам увидел необыкновенно высокого мужчину. Мужчина был очень худ, и это, вероятно, делало его таким высоким. У него были длинные беспокойные руки. Но больше всего поразило Фрама лицо этого мужчины или, вернее сказать, огромная рыжая борода вместо лица. Не было видно глаз.

Фрам стоял в нерешительности. Рыжая борода и длинные беспокойные руки приближались к нему. Фрам неподвижно глядел на незнакомца. Мужчина заслонил собой солнце. Рыжая его борода потемнела.

Фрам испугался. Он бросился назад, инстинктом понимая, что ему угрожает. Он бежал, сам не зная куда, лишь бы убежать подальше. Ему казалось, что борода гонится за ним. Но это было не так. Когда Фрам обернулся, страшный человек медленно брел за ним, вытянув длинные руки.

Фрам пробежал улицу, снова свернул и свернул еще раз. Сердце его бешено колотилось. Он боялся новых встреч с людьми и залез в разбомбленный дом. Здесь он отдышался.

Если бы не было этого лютого года, Фрам, наверное, смог бы просуществовать. Он бы стал бродячей собакой. Выискивая еду, он болтался бы по дворам, по рынкам, его видели бы у мясных лавок. Но мясные лавки хранили только разноцветные муляжи, и собака была обречена на гибель.

Фраму хотелось есть, но понять, что он никогда не получит еду, он не мог. Ему снилась еда, и это еще больше убеждало Фрама, что еда существует и, значит, он ее получит.

Ему снилось тепло: печурка, дрова трещат, это от них бывает тепло. Тепло существует. И это значит, что он найдет его.

Днем он скрывался. Когда темнело, выходил из разбомбленного дома, уверенный, что получит еду и сможет согреться. Так прошло трое суток. Фрам был еще жив.

С наступлением темноты он, как всегда, вышел на улицу и наткнулся на человека. Фрам заворчал и ощерился. Эти развалины были его домом, здесь нечего было делать посторонним. Не Фрам, а человек должен был уйти отсюда, и Фрам зарычал сильнее.

— Чего же ты сердишься? — спросил человек.

Фрам, не понимая, что говорит человек, услышал в его голосе доброту. Возможно, что этот человек бросит ему кусочек мяса или даст хлеба.

Но этого человек не сделал. Он только повторил:

— Что ж мне с тобой делать? — И пожал плечами. — Ну, пошли…

Фрам осторожно вошел в дом человека. Забившись в угол, он наблюдал, как человек открывает вьюшки, кладет дрова в печурку, чиркает спичкой. Человек подозвал собаку, взял за ошейник и прочел вслух надпись, вырезанную на ошейнике, — «Фрам».

— Фрам, — сказал человек. — Не возражаю.

Затем человек улыбнулся и сказал:

— Моя фамилия Алешин. Есть еще имя и отчество — Андрей Федорович.

Фрам лег у печки. Все это напоминало приятные сны. Напоминало это и Стрельниковых.

— Не знаю, что мне с тобой делать, — опять сказал новый хозяин. — Я сам голоден как собака.

С этими словами он вынул из кармана небольшой ломоть хлеба и бросил половину Фраму. Фрам поймал кусок. От куска остро пахло едой. Повизгивая, он съел хлеб. Съев, почувствовал, что изнывает от голода.

Новый хозяин согрел на печурке суп, затем быстро начал есть, но не доел и отдал остаток собаке. Фрам, снова повизгивая, вылакал остаток. Есть хотелось по-прежнему.

— Ну черт с тобой, — сказал Андрей Федорович, — больше у меня ничего нет.

Он подождал, пока потухла печурка, закрыл вьюшки и лег на постель, бормоча:

— Ну времена, ну времечко…

Вскоре он уснул.

Фрам не спал, но он был доволен, что рядом спит человек и что можно слушать его дыхание.

Утром Андрей Федорович проснулся, удивленно посмотрел на Фрама.

— М-да… История… Что ж, ладно, живи здесь, иси, — почему-то прибавил он. И дальше стал говорить с Фрамом на каком-то совершенно ломаном языке: — Я ушел, ты сидишь здесь… Мне далеко ходить. Завод, да… ух, далеко. Трамвай — нет.

Наконец он запер дверь и ушел.