Почти вся жизнь

— А где же старая сборка? — спросил Ларин. — Красивое такое здание? Там, кажется, у входа пальмы росли.

— Да, да, — сказал Грачев, — да, пальмы… Были и пальмы. И кактусы были, — Грачев сморщил лицо, как от сильной боли. И Ларин пожалел, что спросил о старой сборке.

— Ну, давай пройдемся по цеху, — сказал Грачев, — и слушай, что я буду тебе объяснять. Это тоже касается нашего артиллерийского… — Он не закончил фразу.

Удар. И — грохот.

Еще удар.

Рушится где-то… Уже близко. Удар.

— Я в штабе! — крикнул Грачев и побежал.

Ларин смотрит в третий пролет…

Станок. Однообразные движения Ольгиных рук.

Стон летящего снаряда и рев при разрыве.

Ларин стоит словно прикованный к месту. Мысль о том, что вот сейчас, когда он смотрит на Ольгу, именно в это мгновение все может быть кончено, входит в него, как игла.

Он рядом с Ольгой. Грохот удаляется от них. Стойкий запах пороха.

Возвращались они домой снова по набережной. Неподвижен воздух, и даже над Невой нет обычной прохлады. И волна — темно-синяя и усталая. Они шли медленно, словно повинуясь тишине…

— Не бойся за меня, милый, не бойся, так нам обоим будет легче… Да? Очень важно, чтобы ты за меня был всегда спокоен…

Милый, ты еще не знаешь, ты еще не знаешь, как важно, чтобы ты был спокоен за меня. Ты ведь любишь меня?..

Нет, скажи мне, скажи мне: «Оля, я люблю тебя». Так вот. Ну еще разочек…

Ну вот. А теперь я тебе что-то скажу. Сказать?..

Нет, не сейчас. Лучше дома или завтра… Когда-нибудь. — Она положила ему руки на плечи и, прямо глядя в глаза, сказала: — Павел, у нас будет сын…

Нет, нет, молчи. Я знаю все, что ты скажешь: война, фронт, обстрелы, надо пожалеть и себя, и маленького. Но все это неправда. Это все от себялюбия. — И она зло взглянула на Ларина, как будто бы он уже произнес эти ненавистные ей слова.

Ларин понял, что в ответ ему нужно сказать слова самые бесхитростные. И он сказал просто:

— Ребенок родится, никакой блокады уже не будет.

— Блокады не будет?

— Не будет, это ясно.

Ольга засмеялась. Ларин тоже засмеялся. Он был рад, что злое выражение исчезло с ее лица.

— Какой ты все-таки смешной! Ну, а если блокаду еще не снимут, тогда как?

— Верь мне.

— Я тебе верю.

И дома она все повторяла: «Я тебе верю, верю». Ей доставляло какую-то особую радость повторять эти два слова.

А в Ларине росло новое ощущение своей силы. Главное для него было не в том, что возникло новое существо, его ребенок, а в том, что это существо — часть ее, Ольги. Он еще не ощущал радости отцовства, он гордился Ольгой и должен был быть достоин ее любви.

Утром они расстались. На обратном пути Ларин сидел рядом с водителем притихший, серьезный, молчаливый. Накрапывал теплый, совсем весенний дождик. И пахло весной, ранней зеленью, хотя был уже конец июля. И словно перепутав времена года, прорвалась гроза. Впервые за много дней почернело небо. Вздрогнули и метнулись молнии. И наконец ливень обрушился на них. Шофер зажег фары, и вода стремительно забилась в узкой освещенной полосе дороги.

Богданов ждал Ларина возле его землянки.

— Товарищ капитан, командир полка приказал: как прибудете — к нему.

Путаясь в хлещущем что есть силы ливне, Ларин добежал до штаба полка.

Смоляр сказал ему:

— Получен приказ нашему полку выступить сегодня из Кириков в двенадцать ноль-ноль. Район боевых порядков, — он ткнул в карту. — Ясно?

— Ясно, товарищ подполковник.

— Твой дивизион головной на марше. Ясно?

— Ясно, товарищ подполковник.

Глава третья

— Важное здесь болото, по такой жаре не высохло!

Кто-то из бойцов сказал эти слова, а затем все стали их повторять. Говорили: важное болото, важнецкое болото, преважное болотище. Говорили посмеиваясь, делая вид, что это болото внушает уважение.

На эти гнилые места прибыл полк, но Ларин не замечал в людях недовольства или усталости. Напротив, он видел, что настроение людей бодрое.

Какая-то часть стояла здесь раньше. От нее сохранились землянки, запущенные, грязные. Смоляр насмешливо отозвался о командире этой части и был доволен, что бойцы не хотят жить в старых землянках и без принуждения роют новые.

— Наш брат артиллерист привык жить культурно, а не тяп-ляп — была бы крыша над головой, — сказал Смоляр. — Я приказал, чтобы в каждом дивизионе столовую строили, — прибавил он с самодовольной улыбкой.

Но что же хорошего в том, что полк прибыл на эти нездоровые места?

«Невозможно было сейчас оставаться в Кириках», — говорил себе Ларин. Ленинград рядом, и все знали, что артиллерийские обстрелы участились, что поезда, идущие в Ленинград со снаряжением и продовольствием, видны немцам с высот и легко уязвимы.

Успех июльской операции был в том, что положение не ухудшилось и еще одна попытка немцев штурмовать город была сорвана. Но именно потому, что положение не улучшилось, никто в полку не чувствовал успеха. Новая операция поэтому воспринималась как нечто совершенно закономерное. Жизнь на позициях, в действии считалась более естественной, чем жизнь в Кириках.

Вечером Ларин обошел батареи. Работы уже заканчивались. Орудия были установлены, вырыты ровики. Ларин зашел в землянку взвода управления.