Почти вся жизнь

Воронков, сидя на корточках, рассказывал очередную байку. Бойцы громко смеялись. Только Чурин стоял молча, прислонившись к стенке. Сдвинутые брови, сжатый рот показались бы постороннему человеку выражением душевной замкнутости. Но Ларин знал, что это не так: просто Чурин, произведенный в сержанты, напустил на себя солидность.

У Сарманова рука все еще на перевязи.

— Не беспокойтесь обо мне, товарищ капитан. Пойдем в бой, я эту повязку брошу. — Взгляд у Сарманова, как всегда, решительный.

К Ларину подошел Богданов.

— Разрешите, товарищ капитан…

— Давай, старшина, что у тебя нового?

Богданов мнется.

— Довольно деликатное дело, товарищ капитан. Потише, Воронков! Целый вечер гогочут…

— Ну что ж, выйдем.

Выйдя из землянки, Богданов для верности оглянулся, затем откашлялся и наконец таинственно зашептал:

— Трое бойцов из стрелкового батальона, что с нами в окружении были… Такое деликатное дело, — и, не глядя на Ларина: — трое суток в нашем дивизионе живут.

— То есть как это «живут»? — спросил Ларин настораживаясь.

— Не мог раньше доложить, товарищ капитан. Вы в городе были, на марше — опять невозможно. Три человека, товарищ капитан. Пехота. Желают остаться в дивизионе. Так сказать, продолжать службу в артиллерии. Мы ж воюем, а полк их еще в Кириках на отдыхе. Рапорта подали. Однако живут без аттестатов. Неудобно.

— Почему не направили обратно в батальон? — перебил его Ларин строго.

— Нельзя прогнать, — покачав головой, сказал Богданов. — Вместе с нами терпели и теперь желают вместе служить.

— Богданов, Богданов, подведешь ты и меня, и себя… И так нам с тобой обоим всыплют…

— Все понятно, — весело сказал Богданов. — Я это чувствую. Разрешите доложить: герои люди.

— Знаю, — сказал Ларин. — Это я знаю. — И вдруг сорванным голосом крикнул: — Хватит об этом! — И вслед ему: — Людей кормить! И никаких аттестатов! Еще артиллерист называется…

Обо всем этом Ларин доложил командиру полка.

— Так, — сказал Смоляр. — Не успели обосноваться, и уже ЧП. Безобразие! Ну что ж, пиши рапорт. Завтра отправим этих троих в Кирики.

— Слушаю, товарищ подполковник. Разрешите доложить, с этими людьми я вместе воевал. Выражают желание остаться у нас в полку…

Смоляр задумался. Не так давно к нему явились двое его сержантов, заявив, что досрочно выписались из госпиталя. Смоляр обрадовался, а госпитальное начальство тем временем написало жалобу. Выговор получил командир полка.

— Извольте написать рапорт и все изложить, — повторил Смоляр раздраженно. Потом подумал и вздохнул: — Буду ходатайствовать перед командиром дивизии.

В другое бы время Смоляр еще долго говорил об этом ЧП, и Ларину пришлось бы выслушать немало горьких слов о падении дисциплины и о нерадивости командира дивизиона. Но сейчас Смоляр молчал и только хмурился. Ларин хорошо знал командира полка и чувствовал, что Смоляру хочется поговорить совсем о другом.

Днем Смоляр созывал у себя офицеров и поставил боевую задачу. Сейчас ему хотелось поговорить по душам. Так уже бывало не раз за годы войны, и оба любили эти задушевные разговоры.

— Здесь надо отличиться, понимаешь, отличиться, — говорил Смоляр, по-видимому вкладывая в это слово особый смысл. — Противник располагает превосходящими силами… Немцев бьют на Украине, и здесь они стремятся взять реванш. Сбросить нас в Ладожское озеро и снова замкнуть Ленинград. Надо отличиться. Все силы отдать.

— У меня сил хватит, товарищ подполковник, — сказал Ларин.

— Отличись…

— Я…

— Тш… тш… — прошептал Смоляр, прислушиваясь. — Тш… — Он поднял вверх указательный палец, призывая и Ларина прислушаться.

В тишине, по-особому глубокой на фронте, Ларин отчетливо услышал стук идущего поезда. И оттого, что от них до поезда все же было не близко, стук этот казался настороженным.

— Поезд… — сказал Смоляр тихо. — В Ленинград… и опустил голову, словно ожидая удара. И вслед за ним Ларин тоже невольно склонил голову.

Прошло несколько секунд, и сильный удар разбил тишину. Ударила немецкая батарея. Смоляр и Ларин еще ниже опустили головы. Они сидели молча, вместе думая о том главном, ради чего они и оказались здесь.

Было слышно, как разговаривают бойцы.

— С высот-то ему удобно стрелять. Он все видит.

— Да. А мы его не видим.

— Ни черта! Завтра наш полк начнет стрелять, — сказал чей-то густой голос, — то будет песенка другая.

Смоляр поднял голову.

— Мы, мы, мы… — сказал он ворчливо. — Вот привычка. Мы пришли, так мы и немецкие батареи на высотах найдем. На то ведь и мы, а не соседи.

Но Ларин чувствовал, что фраза, сказанная бойцом, понравилась Смоляру.

Видимо, Смоляр ожидал, что бойцы будут продолжать разговор, но бойцы разошлись. Смоляр взглянул на Ларина и вдруг рассмеялся.

— О чем задумался? С утра начнем стрелять, немцев пощупаем.

Для Ларина началась обычная перед боевой операцией жизнь. Работы было много. День за днем разведчики раскрывали систему немецкого огня, и ежедневно Ларин наносил на свою схему новые, хитроумно замаскированные немецкие орудия, пулеметные доты и проволочные заграждения — все то, что предстояло уничтожить его дивизиону.