Почти замужняя женщина к середине ночи

– Не надо о ней так легковесно, – попросил я. – Она меня зацепила, а это, сам знаешь, дорогого стоит, так как нечасто случается. И неизвестно, что в дальнейшем между нами произойти может. – И я поманил остатки в бутылке к себе из Илюхиных рук.

– Да что ж такое непредвиденное может произойти, чего обычно между тобой и девушками не происходит? – переглянулись двусмысленно Илюха с Инфантом.

Но им пришлось подождать ответа, пока бутылка все-таки не опустела вконец и не оказалась отставленной, порожняя, в сторону.

– Ну вот вам, например, вариант…

Я задумался на мгновение, и вариант живыми картинками закружился перед моими глазами. Мне даже не надо было придумывать ничего, а просто считывать картинки и переводить их в доступные, обычные слова.

– Я позвоню ей завтра, и мы встретимся, а потом будем встречаться – не часто, не каждый день, раза два в неделю. Я не буду спешить, не буду форсировать, я буду ухаживать, долго и терпеливо. В том, что ухаживаешь долго, тоже есть, наверное, какая-то томящая истома, предвкушение, растягивание предстоящего полета…

– Ты думаешь, есть? – удивился Илюха, но меня его удивление не сбило.

– А потом все произойдет. Но как бы само по себе, как будто так и должно, как будто не было у нас даже шанса избежать неотвратимого. И встречи наши от этого становятся чаще, и все плотнее и туже захватывают и стягивают нас своими невидимыми, но крепкими, дублеными ремнями. По рукам и ногам стягивают. Так что прижимает нас друг к другу все теснее и теснее, а мы даже не пытаемся ослабить ремни.

Я задумался. Не могло у нее со мной быть все так совершенно безоблачно. Со мной – точно не могло. И я плеснул в рассказ реализма.

– А потом что-то случилось. Либо у меня, либо у нее, а скорее всего, как обычно бывает, у обоих одновременно. У каждого из нас что-то появилось постороннее, может быть, дело, может, дополнительная забота, а может, другой случайный человек.

– Так бывает, – снова согласился Илюха. И Инфант тоже согласился, но лишь длинным тяжелым вздохом.

– И мы расстались. Ходили по городу, дышали одним и тем же воздухом, ездили в одних и тех же вагонах метро, выходили на тех же самых станциях. А может, даже проходили по одной и той же улице, только в разное время, и не знали, не чувствовали, что другой побывал здесь минутами прежде. Лишь почему-то наваливалось беспокойство, а иногда еще и глухая беспричинная тоска. И становилось непонятно: зачем ты все это, пустое, делаешь? Для кого? Неужели для себя? Не может быть! Тебе ведь не нужно! И неужели эту суетливую, постоянно требующую бессмыслицу придется продолжать и впредь? И как же продолжать, когда никакого смысла? И никогда не будет… И ты забивался ранним вечером дома и закрывал глаза, и шептал себе потерянным шепотом: «Неужели? Неужели? Неужели?»

– Разве с тобой тоже так бывает? – удивился Инфант и снова вздохнул. И достал из портфеля новую бутылку.

– Так потеряли мы два года, и только после них, невзрачных и ненужных, мы снова встретились, снова нечаянно. И как только взглянули друг на друга, сразу поняли, что все остальное – прилипшее, случайное – было неправдой, фальшью, ложью, как подделанная картина, которую ты долго принимал за подлинник. А как узнал, что подделка, как почувствовал себя обманутым изнутри, так и смотреть на нее стало неприятно. Так и мы поняли, что обманывала нас жизнь, что все в ней было одной сплошной подделкой. И ненужные люди, которые попадались нам впопыхах, и случайные дела, которые требовали от нас отдачи, и заботы, которые не принесли ничего, кроме пустой разменной мелочи. Все оказалось подделкой.

– И так бывает, – повторил Илюха.

– Бывает, – подтвердил Инфант, возясь с непослушной пробкой.

– А тут увиделись, стояла зима, она была в легкой серенькой дубленке, в белом пуховом платочке, который так шел ее смеющимся, озорным глазкам, как будто она сама не из этого, сегодняшнего мира, как будто из далекого прошлого… Даже не моего, а моего деда или прадеда, наверное… Не знаю. Да и я перестал быть собой, привычным, знакомым себе. Я только подошел, взял ее разрумянившиеся от холода щеки в ладони, заглянул в счастливые глаза, а потом приник медленно губами, возвращая яркую память и приближая и без того скорое будущее. И так больше, в общем-то, не оторвался.

– Как, вообще не оторвался? – отвлекся от пробки Инфант и, не ожидая ответа, снова длинно вздохнул.

– А потом время оказалось полной ерундой. Потому что как оно, равномерное, может так неправдоподобно ускоряться? Мы не успевали замечать не только дни, недели и месяцы – годы скользили мимо, как будто их смазали оливковым маслом. И мы не ощущали трения. Единственное, что осталось, так это красное вино, санки зимой на заснеженной ночной горке, ее горячий взгляд, слова, которые она шептала в мчащийся навстречу воздух, падение, смешанные кудри, переплетенные руки, снова смех, снова шепот.

Я перевел дыхание, выдержал паузу и решил усилить.