Почувствуй это снова

– Какой–нибудь салат с курицей, – поспешно соглашается Матвей.

– «Цезарь» подойдет?

– Да.

Официант, наконец, удаляется, я возвращаюсь на свое место, беру ложечку и начинаю есть. Губы горят от скупых дружеских поцелуев. Кожа горит везде. Я заедаю сладким кремом горечь накопившегося сексуального неудовлетворения.

Не знаю, что чувствует Матвей, а из меня будто душу наружу вытащили.

– Вкусно так. Хочешь попробовать? – вдруг спохватываюсь перед тем, как поднести очередную ложку ко рту. Она зависает в воздухе.

– Нет, спасибо, – быстро говорит Матвей. – Лопай.

– Да ладно тебе, не брезгуй, – отшучиваюсь. – Мы ребенка сделали вместе, капля моей слюны тебя не испортит, – широко и ослепительно улыбаюсь.

Он усмехается.

– Это новость всё еще шоковая.

Тянется и открывает рот. Облизывает мою ложку, не сводя с меня глаз. Боже.

Следом я делаю то же самое. Облизываю за ним.

Пялимся друг на друга. В следующую секунду мы либо начнем целоваться, либо он отвернется.

Он отворачивается и говорит:

– Тяжелое похмелье. Не обращай внимания, немного подвисаю.

Я говорю в ответ:

– Если я перееду к тебе, то в какой комнате буду жить?

– В большой, – отвечает быстро, словно уже думал об этом раньше. – В смысле, в бывшей родительской. Там ни разу не делали ремонт, нужно будет всё изменить. Мебель выбросить, купить новую. Что там нужно для детской.

Насколько я знаю, в этой комнате никто никогда не жил. Хотела Лида, бывшая девушка Павла. Но Матвей не разрешил. Ему было двенадцать, и они ругались в пух и прах.

– Матвей, ты точно будешь не против? – спрашиваю осторожно.

– Совершенно нет. Это лучшая комната в квартире.

– Да, но... мне бы хватило и поменьше. Ребенок, по крайней мере первое время будет занимать мало места.

– Ерунда. Можем, кстати, на днях смотаться ко мне, подумать, как что сделать. У меня уже крутятся мысли.

Скрываю волнение, сделав несколько глотков чая.

– Похоже на план? – спрашивает он, легонько толкнув плечом. Разряжая обстановку.

– Вполне, – соглашаюсь я. Матвей хочет уступить мне комнату своих родителей, в которую прежде вход был запрещен.

– Вот и не реви больше. С тебя список для ребенка. И для себя самой. Я пока подумаю, где еще можно подработать. Когда подобьем расходы, скажем твоим и моим. Ориентировочно в выходные.

– Хорошо.

– Всё нормально?

– Немного разнервничалась. И... Матвей, не спеши. Мне подумать надо. Не представляю, как заявлю папе, что собираюсь от них переехать. К тебе. Может не в эти выходные, а хотя бы следующие. Или уже в январе.

– Мы с легкостью перебьем эту новость тем, что тебе рожать в июле.

Смеюсь в голос!

– Ладно, – примирительно добавляет Матвей. – Если мы будем иногда вот так же откровенно разговаривать, наверное, это обоим пойдет на пользу.

– Согласна.

Фух! Кажется, мы всё делаем как взрослые адекватные люди, которые столкнулись с проблемой. Но не успеваю я как следует порадоваться и погордиться успехами, как Матвей вдруг спрашивает значительно тише:

– Юля, мы его зачали тогда в клубе в кальянной, верно?

Застываю. Он тоже. Судя по всему этот вопрос вырвался сам собой. Сегодня мы его не планировали, как и ребенка.

Матвей быстро и якобы равнодушно добавляет:

– Я прикинул, посчитал. Не ошибся?

Настроение резко меняется. Адекватность и рассудительность лопаются как передутые шары. Перестарались новоявленные родители. Мы бросаем друг на друга безумные взгляды. Оба прекрасно помним, какими ревнивыми и до одури влюбленными можем быть. Мучительно–болезненное прошлое нагоняет и накидывает аркан на шею. Детали всплывают в памяти, пираньями жрут на живую.

– Думаю, не ошибся, – говорю я четко.

– Понятно.

Матвей выглядит спокойным, нейтрально улыбается, но я отчетливо понимаю, что внутри него буря, отголоски которой искрами падают на меня и жгут. Жгут. Жгут. Нужно продолжать говорить. Не оставлять эти темы закрытыми.

– Я очень жалею, что была выпившей. Не сильно, но всё же была. Надеюсь, это никак не отразится.

– Уверен, что нет.

– Мы с тобой ссорились сильно. Страшно вспоминать.

– Это тоже вряд ли отразится, – он отмахивается.

Буря становится сильнее. Набираюсь смелости и шепчу:

– Матвей, ты ведь не сомневаешься, что это твой ребенок? Если нужно, мы можем сдать тест. Если тебе будет спокойнее.

Он чуть отшатывается, но берет себя в руки и брякает в прежней легкой манере:

– До этого момента и не думал сомневаться. Шучу, Юль. Всё в порядке.

– Но тебя что–то тревожит, я же вижу.

Он серьезнеет, и меня вновь накрывает любовью от того, каким я его вижу: красивым, собранным, ответственным. Моим лучшим... нет, единственным другом и по–настоящему близким человеком.

– Юлёк, меня много чего тревожит, малышка. Нужно решать вопросы с деньгами, переездом, если понадобится. С ненавистью твоих родаков. При этом у меня сессия.

Я наклоняюсь ближе.