Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

При такой обстановке последовали пресловутые приказы № 1 и № 2 из военной комиссии Петроградского Совета солдатских и рабочих депутатов{22}. Приказы, передаваемые по радио «всем, всем, всем», доходя до солдатских масс непосредственно, приносили двоякий вред: во-первых, прямой – вследствие своих положений, до основ разрушающих армию, во-вторых, косвенный – тем, что исходили они не от военного начальства, а со стороны власти более сильной, чем это начальство. Начальство, таким образом, отметалось в сторону: революция отмежевывалась от офицеров; между ними и солдатской массой разверзлась пропасть, и с первых же дней революции офицеры, все без различия, были окрещены контрреволюционерами, несмотря на то, что многие из них ни единым актом, ни единым словом не подали повода к этому против них обвинению.

Наконец Верховное командование спохватывается, хочет урегулировать революционное движение в армии: делает попытку созданием солдатских, офицерских и смешанных комитетов создать тот предохранительный клапан, благодаря которому можно было бы спасти армию от взрывов. Тщетная попытка. Комитеты, конечно, не ограничиваются той скромной ролью, которая уделяется им программами штаба Верховного главнокомандующего, и стремятся к полному самоуправлению во всех отношениях, самоуправлению, являющемуся совершенным абсурдом в глазах военных людей, привыкших видеть в армии коллективную силу, объединенную волей одного лица и являющуюся его послушным орудием{23}.

Но как-никак приходилось мириться с фактами, выбирать из зол наименьшее, стараться найти хоть какой-нибудь выход из создавшегося положения, но, конечно, не из личных выгод, не из опасения потерять место. Боже сохрани. Напротив, гораздо проще и легче для себя было бы вовсе удалиться от дел. Тогда это было очень легко: стоило только немного промедлить с осуществлением «завоеванных свобод» или высказать громко неудовольствие существующим порядком, как всесильный комитет высказывал «недоверие и требовал смещения начальника», не отвечающего современным требованиям, а военный министр немедленно исполнял это требование.

Частная деятельность в то время нуждалась еще в работниках, и выброшенные таким образом за борт военные тотчас же получали заработок, обеспечивающий им кусок хлеба. Но это было бы равносильно подаче рапорта о болезни с целью уклониться от исполнения трудного поручения. Нет, совесть не позволяла покинуть свой пост в такое время, и большинство оставалось на своих местах, переламывая себя, вырывая с корнем убеждения, впитанные с молоком матери, и стараясь, хоть наружи, примениться к новым взглядам и понятиям.

Помню растерянность и подавленное состояние командующего нашей армией, генерала от инфантерии Горбатовского, 67-летнего старика, участника трех компаний: 1877, 1904 и 1914 годов, дважды георгиевского кавалера{24}. Для него комитеты были совершенно непонятны. Когда ему было доложено о сформировании войсковых комитетов, о том, что они приступили уже к своей деятельности и было уже заседание смешанного солдатско-офицерского комитета, на котором председательствовал солдат, а в числе членов были не только обер-офицеры, но даже один молодой, выдающийся во всех отношениях генерал, генерал-майор Марков{25}, столь популярный во время Гражданской войны, то на его лице изобразился чуть ли не ужас. Когда я ему докладывал, что в депутаты от офицеров проходят большей частью молодые люди и что это, по моему мнению, надобно признать не только естественным, но даже и более полезным, так как молодым людям, в которых не так прочно укоренились старые понятия, легче примениться к новой обстановке, он заметил, что, может быть, оно и так, но не следует ли опасаться того, что молодые люди, неустойчивые в своих взглядах, погубят дело. Возражение было вполне справедливо, и последовавшее показало, что старик был прав: много молодых офицеров, увлекшись новой для них политическою деятельностью и дешевыми лаврами в своих невежественных аудиториях, совратились с пути истинного, совершенно утратили облик воина и превратились в политических авантюристов. Но другого выхода не представлялось.

Чтобы развеять хотя бы отчасти тревогу за будущность нашей армии у подобных ветеранов ее, чтобы создать самому себе хотя бы слабый луч надежды на то, что со временем «все образуется», приходилось прибегать к софизмам.