Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Постоянная смена лиц на высших государственных постах, выбор на них таких личностей, что заставляло пожимать плечами в недоумении самых благонамеренных и преданных верноподданных, ускоряли конец монархии.

С августа 1916 года, после назначения Штюрмера{10} премьер-министром[5], для всех стало ясно, что монархия катится по наклонной плоскости{11}.

Сигнал к возмущению был подан народными представителями – Государственной думой, авторитет которой за время борьбы с непопулярным правительством сильно вырос в глазах населения.

Борьба из стен парламента была перенесена на улицу. К участию в ней, кроме избранников народа, были привлечены и массы. От слов перешли к делу.

Мое мнение, что без почина Государственной думы переворот в то время навряд ли совершился бы. Конечно, рано ли, поздно ли, это должно было бы совершиться, но не так сравнительно скоро; расстройство внутренней жизни далеко не достигало еще тех размеров, которые полагают предел человеческому долготерпению. Большевистский режим доказал, что можно терпеть несравненно тягчайшие лишения, чем те, которые казались невыносимыми при царском режиме. Совершившийся переворот снял правительственный гнет одновременно со всех политических партий, и тут они оказались в совершенно различных положениях в смысле условий дальнейшей их деятельности.

В то время как все легальные партии, не исключая даже оппозиции в виде кадет (Партии народной свободы){12}, частью пользовавшиеся покровительством правительства, частью им терпимые, были совершенно неорганизованы, так как они, не подвергаясь никакому преследованию, и не нуждались в какой-либо организации для самообороны; нелегальные же партии социалистов-революционеров и социал-демократов{13}, закаленные в долголетней борьбе с правительством, обладающие мощной организацией, раскинувшейся сетью по всей России, спаянные железной партийной дисциплиной, явились во всеоружии и развернулись, как пружины, долго сдерживаемые тисками правительственной власти.

То обстоятельство, что переворот застал эти партии вполне организованными для политической борьбы, дало им громадный перевес, и революционная власть, несмотря на их сравнительную малочисленность, неминуемо должна была перейти в их руки. Подобно тому, как в физике живая сила определяется произведением массы тела на квадрат скорости его движения, точно так же реальная сила политических партий определяется произведением двух множителей: один из них – численность партии, другой – энергия, проявляемая ее членами. Возьмите, с одной стороны, все наши так называемые умеренные элементы; в России они составляют страшно подавляющее большинство, но проявляемая ими энергия близка к нулю, в результате – реальной силы никакой, протест выражается обычно будированием исподтишка, в редких случаях – пассивным сопротивлением.

С другой стороны, малочисленные радикалы, последователи крайних социальных учений, проявляют чрезвычайную энергию; в результате получается сила, которая дает возможность ничтожному меньшинству господствовать над колоссальным большинством.

Не учтя своих сил и не зная той массы, которой придется управлять по свержении правительства, умеренные элементы, составляющие подавляющее большинство Государственной думы, дав сигнал к перевороту, уподобились неумелому укротителю, выпустившему зверя из клетки. Выпустить-то выпустил, а совладать со зверем не может. Ни загнать его обратно в ту же клетку, ни перегнать в другую, более просторную. Зверь остался на свободе. Сначала сам не верил своей свободе, ошалел, что называется, на первых порах. Поэтому первые шаги еще робки, неуверенны: он как бы боится возмездия, чувствуя, что творит что-то незаконное. Затем безнаказанность делает его смелее, окрыляет. Наконец, почуяв свою силу и слабость тех, кто выпустил его на свободу и натравил на правительство, этот многоголовый зверь дает полную волю своим звериным инстинктам и начинает осуществлять по-своему, не считаясь ни с чем, те утопии, которые ему нашептывают агитаторы крайних социальных течений.

Этим замешательством первых дней Временное правительство{14} не воспользовалось для того, чтобы взять власть крепче в свои руки. Большая вина Государственной думы и тех политических деятелей, которые были причастны к перевороту, что, замышляя его, они недостаточно подготовили его, не поставили себе вопроса, а что будет дальше. Здесь опять-таки сказалось это вечное и роковое русское: авось, небось да как-нибудь.

Конечно, странно было бы ожидать, чтобы рабочие и солдаты, фактически произведшие переворот в феврале 1917 года, после совершения его отказались вовсе от власти и сложили бы ее целиком к ногам интеллигенции в лице комитета Государственной думы, дескать, «правьте и владейте нами»{15}.