Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Наше помещение, хотя и не отличалось комфортом, но, надо признать, было вполне сносным, и в этом отношении много превосходило тот трюм, в котором я совершил переезд через Тихий океан; положим, и цена была другая: там я за 250 йен жил на пароходе два месяца, здесь же за 250 песо, что соответствовало по курсу 180 йенам, всего 18 дней. Но нельзя сказать того же относительно питания: на японском пароходе еда была несравненно лучше. Здесь было три различных меню: для южноамериканцев, для славян и для западноевропейцев, но все были одинаково плохи. Продукты, быть может, были и свежи, но отравлял все ужаснейший жир или маргарин, на котором все приготовлялось. Меня, как маракующего по-немецки, отнесли к европейскому столу. Почти ежедневный мик-маш – месиво из картофеля, кусочков вареного мяса с луком, обильно заправленное жиром, было способно в короткое время вывести из равновесия самый устойчивый желудок. Большинство пассажиров избегали стола, предпочитая покупать яйца или консервы, что приносило двойной доход кораблю. Несмотря на свой луженый желудок, я мог выдержать режим только одну неделю, а потом сдал и тоже перешел на яичную диету.

Наши третьеклассные пассажиры разбивались на три группы. Наиболее многочисленную составляли испанцы и итальянцы, возвращавшиеся к себе на родину, или накопив сумму, достаточную для скромного существования у себя дома, или же наоборот – испытав неудачу и не найдя ожидаемого в Новом Свете. Затем шли русские сельскохозяйственные рабочие Подольской, Волынской и Гродненской губерний, о которых я уже упоминал выше. Большинство из них были с деньгой и строили самые радужные планы жизни в советском раю. Наконец, третью по численности группу составляли немцы, бельгийцы и евреи, из чисто русских в этой группе был только я, так как другой, мой сосед по каюте и постоянный собеседник, был еврей, аптекарь из Буэнос-Айреса, некто Гуревич, с которым мне однажды пришлось встретиться еще перед отъездом.

Отношения к землякам, симпатии которых были всецело на стороне большевиков, после первых дней некоторой натянутости, так как они прекрасно знали, кто я такой, ибо некоторые из них видели меня ранее за работой у консула, а я к тому же и не скрывал своего бывшего звания, сложились вполне дружелюбные. Они тесной толпой окружали меня, когда по вечерам на палубе, сидя на канатной бухте, я открывал им чудеса мироздания, и те вопросы, которые сыпались на меня со всех сторон, свидетельствовали о том, с каким живым интересом они слушали мои лекции. Социальных и политических вопросов мы не касались, так как я знал, насколько бесполезны споры о них на теоретической почве, и когда кто-либо из собеседников начинал восхвалять при мне большевизм, как бы вызывая меня на возражения, я ограничивался замечанием: «Подождите хвалить: придете – сами увидите». По всей вероятности, не один раз вспоминали они мои слова впоследствии.

Не менее мирный характер носили мои беседы с Гуревичем. Это был интеллигентный коммунист, политический эмигрант 1905 года, сотрудник Троцкого, ехал он, как говорил, в Германию, но конечной целью его пути была, несомненно, Совдепия. Несмотря на диаметрально противоположные взгляды, споры наши никогда не сопровождались резкостями. Помню, однажды он сказал мне:

– Неужто после всего того, что произошло, вы остались монархистом?

На это я ему ответил:

– Если бы я раньше не был монархистом, то после того, что произошло, я стал бы таковым.

Он призадумался и сказал:

– Да, быть может, со своей точки зрения вы ДОБРОСОВЕСТНО правы, но мы смотрим разными глазами, и нам никогда не понять друг друга.

Интересно было бы знать, остался ли убежденным коммунистом этот, в сущности, порядочный и мягкий человек после всех ужасов, которые он должен был увидеть в Советской России?

Наше плавание совершалось при очень хорошей погоде; если и встречали небольшую волну, то она была очень мало заметна для такого гиганта, как «Cap Polonio».

Первая остановка наша была в Сан-Пауло, главном пункте торговли бразильским кофе. Стояли несколько часов. Город не представляет ничего особенного. Здесь, между прочим, я был свидетелем сцены, которую, наверное, не увидишь в Соединенных Штатах: на громадном пустыре, отделяющем пристань от города, молодые люди, несмотря на палящую жару, играли в футбол, причем в обеих партиях среди чистокровных белых было немалое число таких же чистокровных негров, прямых потомков тех рабов, которые некогда были вывезены португальцами из Африки для своих колоний, когда они убедились, что местные индейцы вовсе не пригодны для сельских работ. Говорят, что в глухих дебрях необъятной Бразилии до сих пор процветает рабство. Быть может, это и так, но в городах негры пользуется всеми правами наравне с белыми.