Под брезентовым небом

—  Я еще не успел представиться вам, синьор. Меня зовут Коссани. Джорджо Коссани. Два месяца назад мне исполнилось шестьдесят три года.

Почему я догадался, что вы из советской России? Я имел возможность приглядеться. Вы по-другому держите голову, чем те, кто лишь по месту рождения могут называть себя русскими. Вы держите голову высоко! Извините, что речь моя полна ошибок. Когда-то я говорил по-русски свободно, как на родном языке. Но с тех пор прошло много лет, и почти никакой практики. Извините, если я и дальше буду допускать неправильные обороты или затрудняться в словах.

Да, меня зовут Джорджо Коссани. Шестьдесят три года назад я родился в вашей стране. О, семейство Коссани хорошо знали в русских цирках. Если это имя стояло в программе, сборы были гарантированы. Детство, юность, всю молодость я прожил в России. Посмотрите, каким я был тогда. Это единственный снимок, который у меня сохранился. Очень старый снимок, он боится света, и я не часто позволяю себе его рассматривать!

Вынув из кармана бумажник, мой собеседник достал конверт, а из него потускневшую фотографию. На ней запечатлена была молодая, стройная пара. Даже сквозь блеклую пелену угадывалась заразительная улыбка. Оба в трико. Позади полукруг манежа.

—  Я сфотографировался здесь, синьор, со своей женой. Она тоже родилась в России, и родители были рады нашему браку. Они считали, что так и должно быть, что это правильно. Породнились два семейства, еще в середине прошлого века приехавшие в Россию из Италии. Мы работали с Эмилией эквилибр на двойном канате. Номер наш всегда выделяли: сильные трюки, эффектная подача. Мы гордились, что в нашем лице имя Коссани звучит по-прежнему громко!

Коссани, Коссани! Несколько раз повторив про себя это имя, я вдруг понял, почему оно сразу показалось мне знакомым. Ну конечно же, в те далекие годы я видел этот номер!

—   Неужели, синьор, вы нас видели? — переспросил мой собеседник, всплеснув руками, и лицо его, только что усталое, оживилось сильным волнением. — Синьор имеет отношение к цирку?

—   Лишь косвенное, — ответил я. — Однако в те годы я не пропускал ни одной программы!

—   Если так, слушайте дальше! — с еще большим волнением продолжал Коссани. — Москва, Ленинград, Харьков, Киев, Одесса. Видите, я ничего не забыл. Мы выступали в лучших, самых крупных ваших цирках. А когда мы работали в Ленинграде. В том сезоне там держал конюшню Вильямс Труцци, сын старика Жижетто Труцци, и он, Вильямс, сказал мне однажды: «Это ничего не значит, Джорджо, что родители наши когда-то приехали из Италии. Наша родина здесь!» Так он сказал, но моя жена, моя Эмилия. Нет, я и теперь не хочу ее обвинять. Какая мать не мечтает о лучшем для своего ребенка. Эмилия спросила меня: «Неужели справедливо, Джорджо, что наш ребенок не узнает настоящей родины? » Я забыл вам сказать: у нас родилась девочка, дочка. Мы дали ей красивое имя — Кончитта! Я спорил с Эмилией, долго спорил, и все же она настояла на своем. Вы должны понять, синьор: тогда мы были молоды, уверены в себе, и нас все время звали за границу, гарантируя ангажементы, успех. Осенью тридцатого года мы покинули Россию.

Что потом? Сначала казалось, что все идет хорошо. Работы хватало. Повсюду успех. И Кончитта росла. Мы надеялись, что она, когда подрастет, займет место в нашем номере. Вот локон, который я срезал, когда девочке исполнилось пять лет. Притроньтесь, синьор, не правда ли, чистый шелк!

А потом война. Она застала нас во время гастролей на Пиренеях. Вернулись в Италию. Все дорожало, и работы все меньше. Война гналась за нами. Американцы и англичане бомбили с воздуха. Эмилия погибла в тот день, когда я повел Кончитту к первому причастию. Жене хотелось, чтобы наша дочь выросла истинной католичкой. Ей нездоровилось, и она попросила, чтобы я сопровождал Кончитту в храм.  Ничего не сохранилось от дома, только глубокая воронка. После войны я стал работать с другой партнершей, но для меня война все равно не окончилась, напротив, только лишь начиналась. Я должен был отбиваться каждый день и на каждом шагу. Это очень страшно, синьор, когда тебе в лицо говорят: «Смотри, сколько вокруг молодых. Да, ты пока еще работаешь неплохо, но они моложе тебя, сильнее тебя, и все они ждут, чтобы ты уступил дорогу!» Я старался удержаться. Я становился нетребовательным, соглашался на цирки поскромнее. Затем пришлось выступать и в балаганах, в тех дешевых балаганах, где платят в зависимости от выручки: иногда такие гроши, что не хватает даже на хлеб. И все-таки, как ни сопротивлялся я, настал день, когда пришлось сменить трико гимнаста на мундир униформиста. Однако и в униформе меня продержали недолго. «Видишь, сколько вокруг молодых, — снова сказали мне. — Они сильнее тебя и больше подходят для такой работы. Если хочешь, оставайся ночным сторожем при конюшне».