Под брезентовым небом

Я недолго оставался один. Вскоре возле меня на скамью опустилась моложавая женщина. В руках у нее была хозяйственная сумка.

—  Давай передохнем, Сережа! — сказала женщина мальчугану лет пяти-шести.

Он тотчас умчался на бывший манеж.

—   Мама, гляди, чего покажу! — и зверски зарычал, став на четвереньки.

—   Беда, какой выдумщик! — пожаловалась мать.— Это ведь он по-львиному рычит. В прошлом месяце в цирк с ним сюда ходила, — с той поры никакой другой игры не признает, как львов изображать. — И так как мальчуган, по-прежнему стоя на четвереньках, продолжал самозабвенный рев, махнула рукой: — Да хватит тебе, Сережа! И так всех кругом перепугал. Хватит!

Мальчуган поднялся. Курносая его мордашка была теперь горделиво-торжественной. Оглядевшись вокруг, словно видя ряды амфитеатра, Сережа отвел обе руки в стороны и поклонился воображаемому залу.

—  Выдумщик!— ласково повторила мать. — Знаете, кого он сейчас изображает? Не иначе как укротительницу Бугримову! А теперь иди сюда, Сережа. Дай шарфик поправлю. Как бы не простыл.

Сережа был послушным мальчиком. Он направился было к матери, но тут на асфальтовой дорожке, кольцом окружавшей бывший манеж, вдруг вихрем взметнулись листья. Появилась девочка. Девочка на велосипеде. Она была немногим старше Сережи, но мчалась с такой стремительностью, с такой куражностью, будто была заправским гонщиком. То низко пригибаясь к рулю, то отнимая руки от него и откидываясь назад всем корпусом, она продолжала мчаться, и у меня зарябило в глазах. Две косички, выбившись из-под берета с помпоном, колотили ее по плечам.

—  Отчаянная! — сказала женщина.— Диву даешься, какие нынче дети растут. С таких лет — и уже отчаянная!

А Сережа.

Он замер возле асфальтовой дорожки, и такая сопричастность была в его глазах, будто был он инспектором манежа — тем самым, что, объявив и выпустив на манеж артиста, затем со зрителями наравне любуется его искусством.

Девочка наконец затормозила.

—   Как звать тебя? — спросил я.

—   Люба!

—   Ты здорово катаешься, Люба. Кто тебя научил?

—   Меня? — переспросила она и улыбнулась снисходительно.— А никто. Сама научилась. Еще и не так могу!

—   Значит, время придет, и будешь участвовать в спортивных гонках?

—   Нет, — очень серьезно ответила девочка. — Я цирковой артисткой буду. — И, приподняв велосипед, сильно крутанула ладонью переднее колесо. — Вырасту и буду! Хотите, еще покажу, чего умею?

Тут, однако, заявил о себе Сережа. Он долго терпел, великодушно терпел. Но не мог же он до бесконечности мириться с тем, что девочка целиком завладела моим вниманием. И тогда Сережа снова зарычал.

—   Ты кем, мальчик, будешь — тигром или львом? — деловито осведомилась Люба.

—   Львом!

—   Давай тогда играть. Я буду за Бугримову, а ты.

—   Нет, я так не хочу! Я сам хочу за Бугримову!

—   Какой ты глупый, — со вздохом констатировала Люба. — Как же ты сможешь, если ты лев?!

Довод этот привел Сережу в замешательство. Сдвинув бровенки, сморщив веснушчатый нос, он озадаченно примолк: в самом деле, как же тут быть?

—  Ладно уж! — пришла на помощь Люба. — В Бугримову после успеем поиграть. А пока давай в остальных артистов!

Предложение это понравилось Сереже. Схватив Любу за руку, он опять устремился к бывшему манежу. Вот уж действительно — бывшему. Опилок — и тех не сохранилось: разметало их ветром, перемешало с землей. Однако мальчик и девочка увлеченно начали игру, и постепенно в их движениях стали угадываться акробаты и жонглеры, наездники и клоуны. И вот что еще бросилось мне в глаза. Час был предвечерним, и люди возвращались с работы. Они шли пустырем, и, казалось бы, проще всего им избрать кратчайший путь — напрямик через круглую площадку. Но нет, они обходили ее стороной — так, будто она по-прежнему оставалась для них цирковым манежем.

Мальчик и девочка продолжали играть. А женщина, сидевшая рядом со мной на скамье, вдруг доверчиво призналась:

—   Странно даже сейчас вспоминать про это. Я ведь тоже когда-то увлекалась цирком. Отец был у нас строгим, ни за что не отпустил бы. Так я надумала сбежать.

—   И что же, убежали?

—   Да нет. Война как раз началась. С фронта отец сильно израненным вернулся. Недолго прожил. И мама умерла: она всю блокаду у станка проработала. Трое нас осталось, сестренок, и я старшей. Шестнадцати не было, когда на ткацкий комбинат пошла, училище при нем закончила, там же и мужа встретила: он у нас на комбинате наладчиком станков работал. Конечно, я ему про свои прошлые цирковые увлечения рассказывать не стала. Зачем смешить. Но он и сам любит цирк. С билетами трудно бывает, а он расстарается, обязательно достанет.

Я спросил, не жалеет ли, что так все сложилось, что не удалось сбежать в цирк.

—  Поздно жалеть, — покачала головой   женщина.— А живем мы с мужем хорошо, душа в душу. — Переложила удобнее в сумке припасы и снова крикнула Сереже: — Хватит! Поиграл — и хватит. Скоро папа вернуться должен. Домой пора!

И все-таки цирк в этот день никак не хотел меня отпускать. Женщина не успела подняться со скамьи, как невдалеке остановились несколько парней.