Под британским флагом

Кровать у четы Деладжой широкая, без балдахина и с белым шелковым бельем. Пробившись сквозь темно-красные шторы, солнечный свет придает белью розоватый оттенок, так любимый Дороти. Подкрасил и ее белую левую грудь, немного великоватую, а набрякший сосок сделал темно-розовым. На правой лежит моя рука, загоревшая, кажущаяся еще темнее на розовато-белом. Я пальцами нежно сдавливаю твердый сосок и как бы сдаиваю его, отчего по телу Дороти пробегает судорога блаженства.

— Ты слишком опытен для своих лет, — говорит она, положив руку на мою, но так, чтобы не мешать мне делать ей приятно.

— На Ямайке взрослеют быстро, — произношу я, — особенно если по соседству живет вдова-француженка.

Француженки и в двадцать первом веке всё ещё будут идеальным оправданием любых сексуальных достижений и художеств.

— Сколько ей было лет? — спрашивает Дороти Деладжой.

— Не помню, — отвечаю я. — Со мной женщины всегда становятся моложе меня.

— Не представляю, как я теперь буду жить с ним, — не называя мужа по имени, делится она.

Не потому, что ждет, что я предложу что-нибудь безумное. Ей это предложение так же ни к чему, как и мне. Менять богатого интенданта на коммандера с непонятными перспективами в ее планы не входит. Дороти надо обменяться переполнившими ее эмоциями, обсуждая эту острую тему. Больше ведь примерной жене не с кем будет поговорить об этом.

— Как и раньше, — подсказываю я, — только будешь думать, что со мной.

— Вдруг не получится?! — сомневается она.

— А чем ты хуже других женщин?! — говорю я.

— Иногда мне хочется убить тебя за твой цинизм! — восклицает она с нотками восхищения.

— В какой позе? — интересуюсь я, хотя освоили мы пока одну, классическую.

— В любой! — отвечает Дороти и лезет целоваться.

Мы развлекались до полудня. С голодухи я был любвеобилен. Дороти первой встала с кровати. Напялив рубаху из тонкого белого полотна, подошла к окну, будто хотела посмотреть, не видно ли бредущего домой мужа? Рассеянный, солнечный свет просвечивал через тонкую материю, словно бы вырезая из нее темный силуэт женского тела. Распущенные, длинные, черные волосы ниспадали до низа лопаток. Еще ниже рубашка застряла между ягодицами. Зрелище было офигенно эротичным. Дороти почувствовала мои эмоции и замерла, купаясь в них.

Когда я успокоился, спросила, не оборачиваясь:

— Пообедаешь с нами?

— Тебе будет трудно с нами обоими, — сказал я. — Это как раздеться сразу перед двумя мужчинами.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась она.

— Догадываюсь, — ответил я.

Она резко повернулась и внимательно посмотрела в мои глаза.

— Мне кажется, что ты старше меня. Намного. На целую жизнь, — сделал вывод Дороти.

Ошибаешься, на несколько целых жизней, но знать тебе об этом ни к чему.

— После пожара мне кажется, что живу вторую жизнь, — признаюсь я.

Дороти провожает меня до двери. Слуг будто бы не замечает. Это испанские крестьяне из близлежащих деревень. Работать слугами у англичан для них — за счастье: и легче, чем в поле, и получают больше. Поэтому они — мебель, которая ходит и не говорит лишнее. За длинный язык вылетят сразу, а потом уже никуда не устроятся. Беду в дом никто впускать не захочет. Так что мистер Деладжой узнает об измене жены последним. Если захочет узнать. Что-то мне подсказывает, что он постарается как можно дольше оставаться неосведомленным.

Я целую Дороти на прощание, и она еще какое-то время держит меня за рукав, не отпускает.

— Завтра в девять, — обещаю я.

— Завтра, — повторяет она и разжимает пальцы.

Я спускаюсь к набережной. Навстречу мне идут чиновники и прочий рабочий люд. Они спешат на обед, после которого будет сиеста до четырех часов. Вернувшись на рабочие места к пяти часам, чиновники вспомнят об английской традиции и попьют чая. В восемь рабочий день закончится.

Возле сигнальной мачты стоит на часах морской пехотинец, а рядом под деревянным грибком и возле ящика с флагами сидят капрал и еще один пехотинец, играют в шашки. Заметив меня, капрал встает.

— Вызвать вашу шлюпку, сэр? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я.

Капрал отбирает сигнальные флаги, отдает их пехотинцу, который направляется к мачте.

— Сыграем? — предлагаю я капралу, показав на шашки.

— Как прикажите, сэр! — бодро отвечает он.

Мы заканчивали третью партию, когда подошла «четверка» с люггера. Последнюю партию выиграл я. Подозреваю, что мне сдали ее в утешение.

— Давно на этой базе служишь? — спросил я капрала.

— Четырнадцатый год, — ответил он.

За такой срок трудно было не научиться играть в шашки.